— Сколько можно повторять: не дави на жалость! Я абсолютно безжалостный.
Люба, стараясь ни о чём не думать, размеренными движениями снимала одежду и развешивала её на спинке стула. И вот, когда предпоследняя деталь её туалета уже была в руке, Нежный, наконец, отреагировал.
— Ого! — потрясённо вымолвил он. — И, это, Сорокина, хватит стриптиза, я уже до всего допёр. Трусы не снимай. Должны в женщине оставаться загадки и тайны, а то жить будет неинтересно.
— Что за «ого»? — потребовала подробностей Люба, вдруг почувствовавшая себя хозяйкой положения.
— Сиськи, — невнятно пояснил Нежный. — Сиськи ого.
— Моя грудь, конечно, больше средней, но вовсе не настолько, чтобы вызывать оторопь.
— Её сиськи. Не твои. У неё лифчик вдвое больше твоего. Это как?
— Это — действительно, ого, — согласилась Люба. — А что за «стоп» на самой последней стадии?
Она даже не подумала вернуть бюстгальтер на место. Покручивала его вокруг пальца, но надевать не спешила. Пусть сначала объяснит, почему она не должна снимать вслед за всем остальным и трусики.
— Я уже понял, чего нет в той куче тряпья. Труселей там нет. Как думаешь, просто нет, или нет и не было? В смысле, их унесли или не приносили?
— Трусы были. Шерстяные колготы на голое тело надевают только совсем уж любительницы острых ощущений. Шерсть же колется, а «там» — очень чувствительная кожа. Если что, «там» — это не на ногах, а между ногами, если кто не в курсе.
— Унесли, значит. И догадываюсь, почему. Вся одежда чистая, в смысле, никаких следов потожировых и вообще телесных выделений. А вот на трусах они всегда бывают, у женщин оттуда вечно что-то пахучее… ладно, не будем о грустном.
— Так почему из неё ничего не выделяется?
— Ты забыла, на кого охотятся с серебряными пулями? Волки не потеют, волчицы — тоже. Дошло?
— О волках — да. А что такое пахучее и грустное выделяется из меня и оседает на моих трусиках?
— Не знаю, — не ожидавший такого напора Нежный даже покраснел, и Люба решила его окончательно добить.
— А ты узнай, — зловещим тоном посоветовала она, резко спустила трусики на пол и ногой швырнула их в лицо майору. — Ну, чем они, по-твоему, пахнут, кроме чистого белья? Давай, нюхай, нюхай! Не стесняйся, я же не стесняюсь!
Как по заказу, замок в кабинетной двери щёлкнул, и к ним присоединился Бардин. Он начал что-то говорить, но ему сдавило горло, и никто с первого раза понять его не смог. Наконец, он немного овладел голосом, и выпучив глаза, повторил «Давай, нюхай, нюхай».
