— Но ты же не сам, не по своей воле, оказался у них?
Бородин резко обернулся ко мне.
— Но это только сейчас так стали думать, тогда же этого вопроса не существовало. Был в плену. И точка. А как, почему оказался ты там — это мало кого интересовало. И потом, Старков своими показаниями так запутал все, что мне и доказать что-либо обратное было невозможно. По его показаниям выходило, что я намеренно загубил группу, что я еще до выхода на лед обрек ее на гибель своим неверием в успех перехода. Меня спросили: так ли было? Я ответил: да, я был против этого перехода по льду, потому что знал, чем он кончится. Мне тогда сказали: выходит, отказывался выполнять приказ командира. А знаете, что за это по закону военного времени? Я, конечно, знал…
Видишь, каким был тот разговор. По тому, как представил дело боцман, выходило, что именно я сорвал план возвращения нашей группы на Родину, оказания тем самым помощи другим, оставшимся на острове… И, понимаешь, некому было опровергнуть показания боцмана: товарищ мой Сорокин и матрос Лобанов умерли в лагере, капитан ничем не мог помочь делу, что-либо прояснить в нем: из-за долгой болезни у него как бы случился провал в памяти — что-то он помнил, но большей частью путал. Что показывала Надежда — не знаю, хотя, конечно, ее рассказ помог бы установить истину…
Перейдя поле, мы вышли на большак, обочины которого были усеяны яркими папахами татарника. Я подобрал оброненный кем-то прут и принялся ударять по крепкоголовым, мохнатым цветам. Шмели были явно недовольны моим вторжением в их владения, сердито, потревоженно гудя, они поднимались на воздух и начинали выжидающе кружить поодаль.
— А знаешь, что спасло и оправдало меня? — спросил Бородин. — Попытка завладеть пароходом, когда нас решили перегнать в Германию. Я же тебе говорил, с острова нас сняла немецкая подлодка. Месяца два нас мутызгали, не зная куда определить. Потом загнали в концлагерь Тромсе. Это в Норвегии. Надежду от нас отъединили, послали в лагерь для женщин, нас же, мужиков, поместили в один барак. Честно говоря, я боялся, что Старков ссучится, начнет прислуживать немцам. Показалось мне тогда, что имел он такое желание понравиться им. Трудно сказать, какие он себе планы строил, но видно было — хотелось ему судьбишку свою устроить поудобнее. В планах этих его присутствовала и Надя. Помню, как он пластался перед ней, особенно когда понял, что на взаимность немцев рассчитывать трудно, — посуди сам, какую ценность он мог представлять для них? Немцы знали, что она могла пригодиться им, во-первых, как специалист (в своих лагерях они тогда уже широко начали проводить всякие эксперименты на живых людях), во-вторых, как человек, знающий их язык.
