От остановки до института было минут десять, идти парком, и он, как всегда, торопясь, почти пробежал этот путь — напрямик, между заснеженными деревьями, держа на торец восьмиэтажного дома с огромным рекламным плакатом: «Самолеты экономят время — летайте самолетами!»
В вестибюле у зеркала он бегло проверил внешность. Рубашка была чистая, галстук как галстук, лицо как лицо. Врач должен быть аккуратен… Потом поднялся наверх в клинику.
В его палатах (мужская на шесть коек, женская — на пять) все было нормально, и девочка, лежавшая у окна, как всегда, поежилась и хихикнула при холодном прикосновении стетоскопа. Он осторожно помял пальцами худенькое теплое тельце, пощупал живот, похвалил девочку за то, что все в порядке, и в награду дал ей шоколадный батончик.
— Спасибо, дядя Сережа, — воспитанно сказала девочка и еще поблагодарила улыбкой — не за шоколадку, а за внимание.
Он виновато проговорил:
— Придется кольнуться, Ниночка.
— Ничего, дядя Сережа, — успокоила она. — У меня же с того раза все зажило.
И, завернув рукав широкой больничной рубахи, показала ему руку с бледно синеющей веной и шрамиком на сгибе.
— Я же уколов не боюсь, вы ведь знаете, дядя Сережа…
И он в который раз удивился тактичности, странной для ее одиннадцати лет.
Уже потом, в ординаторской, санитарка подала ему письмо. Он удивился — письмо было не служебное и не от матери. Просто конверт без обратного адреса. Распечатал — и обращения не было:
«Решила все-таки сообщить тебе, что у тебя растет сын. Ему полгода, здоров и, к сожалению, похож на тебя — надеюсь, только внешне. Разумеется, в наших отношениях эго ничего не меняет и не изменит. Вот, собственно, и все. Уверена, что ты по-прежнему процветаешь. О моих делах, дабы не отнимать время у ученых занятий, сообщаю лишь то, что может тебя интересовать: живу достаточно хорошо, чтобы ни в какой мере не нуждаться в тебе».
Не было и подписи. Но он и так понял, по первым же строкам: Валерия.
Надо было бежать в лабораторию, и он быстро пошел вниз, в подвал. Но на площадке второго этажа вдруг остановился и стал разбирать буквы на почтовом штампе. Вышло — «Челябинск». Он не понял, почему Челябинск, — она была коренная москвичка, не понял и более важного — радостная это новость или неприятная, и изменится ли теперь его жизнь, и как изменится. Но когда он тасовал пробирки в лаборатории, когда шел через двор в виварий, думая о делах на ближайшие полчаса, где-то на периферии его мозга уже существовал Челябинск, существовал прочно, как ежедневная обязанность, и поехать туда было надо, как надо ходить в институт, проводить пятиминутки, присутствовать на вскрытиях и разбирать со словарем статьи зарубежных коллег.
