Румянец на его щеках странно сочетался с резкостью его слов.
– Прости, просто я… я представлял тебя совершенно иначе, – сказал Ланселот.
Лео моргнул. Цвет его лица стремительно приближался к цвету разгневанного лобстера.
– Так это ведь хорошо. Кому хочется быть предсказуемым?
– Мне не хочется, – сказал Лотто.
– Как и мне, – сказал Лео. Он помучил Лотто молчанием еще пару секунд, а затем вдруг улыбнулся.
С ТАКИМИ РУКАМИ и шестью футами роста Лео вполне мог бы стать баскетболистом, даже несмотря на худобу и сутулость. Когда все снова вернулись к пинг-понгу, бассейну или просто побрели по темным тропинкам творчества, освещенным светом настольных ламп, Лотто и Лео остались наконец наедине и между ними состоялся долгожданный разговор.
Лотто рассказал о том, какую бурю эмоций вызвала у него летняя опера. Начиная с необъяснимой грусти и заканчивая чувством паники от того, как после долгого отрешения на него внезапно обрушился внешний мир.
– Обычно я всегда так работаю, – сказал Лео. – Борюсь с музыкой до тех пор, пока мы оба не свалимся без сил, неспособные ни на какие эмоции.
– Мне это знакомо не понаслышке, – кивнул Лотто. – Это как противостояние Якова и Бога, Иисуса и дьявола.
– Я атеист, – сказал Лео. – Но мне нравятся… мифы. – Он рассмеялся.
После он рассказал о своем доме на островке в Новой Шотландии. Его дом был слеплен из соломы и глины, а вся его работа в коммуне заключалась в том, чтобы обучать музыке всех, кто захочет учиться.
С собой у него было мало вещей. Десять белых рубашек, три пары джинсов, носки, белье, ботинки, мокасины, куртка и музыкальные инструменты. Его мало интересовали вещи, из которых нельзя было извлечь музыку. Книги, разве что, но их он обычно брал на время. Единственным его увлечением, помимо музыки, был соккер, правда он упрямо называл его футболом и конечно болел за клуб «Тоттенхэм». Его мать была еврейкой, и ей нравилось, что эта команда выступает против антисемитизма и называет себя Армией Евреев.
Лео, кроме этого, очень нравилось само название. Сочное и ритмическое. Тоттенхэм Хотспур, маленькая песня. В общем доме на острове было спутниковое телевидение, тарелка на крыше напоминала ухо, настроенное по большей части на ловлю новостей о чрезвычайных ситуациях, но, кроме того, на футбол – все знали, как Лео любит эту игру.
– Когда я был ребенком, просто ненавидел скрипку, – признался он. – Пока однажды отец не дал мне задание сочинить музыку для того, что в происходило на экране. В тот день «Тоттенхэм» играл с «Манчестером», и наши парни проигрывали. Я начал играть, и внезапно все, что я чувствовал, усилилось в несколько раз. Горечь, радость. И в тот момент все для меня решилось. Все, чего мне хотелось потом, – повторить это. Повторять его снова, снова и снова. Я назвал ту композицию Audere Est Facere, – со смехом добавил он.
