Кранах вынул фотографию молодой женщины с детьми из рамки и положил в карман мундира. Он не знал, что в Школе его самого сначала называли Юнкером, Моноклем, Стекляшкой, а после того, как он обжился в химическом кабинете, за ним окончательно утвердилось прозвище Химик.
Вскоре он отправился в Витебск, чтооы лично допросить нескольких человек, находящихся в тамошнем лагере для военнопленных.
Он тщательно готовился к допросам, долго выбирал помещение. Наконец остановился на маленькой светлой комнатке во флигеле одного бывшего помещичьего дома. Окно без решетки выходило в заснеженный сад. Печурка шуршала своими остывающими угольками. Письменного стола не было - только небольшое ореховое бюро прошлого века.
Он продумал и собственный внешний вид; мышиная униформа была сослана в шкаф, монокль спрятан в ящике бюро. Вместо этого он облачился в найденный где-то старый свитер грубой вязки, с кожаными заплатами на локтях. Горло обмотал шарфом, решив, что будет говорить с партизанами тихо, изображая простуженного. Ссутулившись, нахохлившись, сидел он в углу дивана, когда вводили очередного героя. Он был как больной взъерошенный попугай, забившийся в темный угол клетки. Потом появлялся ординарец, держа поднос с чашками и фарфоровыми чайниками.
- Черный чай или, может быть, липовый цвет? - Кранах жестом предлагал пленному выбрать между двумя чайничками. Говорил он с подчеркнутым немецким акцентом, чтобы они, не дай Бог, не подумали, что он русский, предатель.
Все эти сценические усилия (страсть к театру давала о себе знать) не пропали даром.
- Допрос это как обольщение девушки, - сказал Юрген одному гестаповцу, Важна каждая деталь. Одна погрешность - и сердца уже никогда нс забьются в унисон.
- Когда я бью человека, наши сердце всегда бьются в унисон, - сострил гестаповец.
- Фраза, может быть, и хороша, да только много ли вы добились? - заметил на это Кранах.
Сам он был своими результатами доволен. Он многое разузнал. Но главное главное был один пленный...
Его ввели в комнату с ореховым бюро, и Кранах сразу ощутил дрожь ищейки, которая взяла след.
- Чай или липовый цвет? - спросил он с заученной любезностью, указывая пленному на кресло.
- Все у вас тут липовое, - вдруг громко и грубо ответил заключенный. На лице у него, как у прочих, были синяки и ссадины, он был, как и все, грязен и зарос щетиной. Но, в отличие от других, лицо под щетиной у него было жирное и странно лоснилось, а глаза живо блестели, а не убито и свято лучились.
