– Знай, Александр! Завтра в твою честь и в честь нашего новоприбывшего, – режиссер улыбается Ганелю, – черт, чуть не сказал «новопреставленного», извините… Так вот, завтра в вашу честь я закачу в «Мариотте» несусветный банкет!
И едва господин Ганель представил себя в смокинге, задумчиво-печально принимающим поздравления и снисходительно прощающим завистливые ухмылки и смешки, а я подумал: «Итс импосибл!», режиссер добавил:
– Разве так важно, что банкет в вашу честь пройдет без вас?
Иосиф хихикнул, а режиссер встал со стула. Мгновенно вскочили и мы с Ганелем.
– Ну, таланты, ну, будущие звезды, давайте, мчитесь домой учить шекспировский текст. Брат Лоренцо, вы завтра не нужны, хотя можете прийти на сбор труппы, а Джульетту я жду в десять. Адью.
Прощальный пинок под зад мы с карликом приняли с благоговением и обменялись изумленно-счастливыми взглядами уже за черной дверью кабинета. Господин Ганель совладал с собой первым. Он протянул мне руку и попрощался полукивком головы. Светлане он отвесил более теплый поклон. Что сделал я, не помню, но отмечаю: это был один из тех редчайших моментов, когда я не помнил себя.
Не знаю, стоит ли говорить очевидное? Наш режиссер – шизофреник. В театре это приветствуется. И еще – он гений.
Я нажал кнопку вызова лифта. Вышел на улицу.
Солнце.
Я вошел к режиссеру безвестным актером, а вышел – Джульеттой лучшего российского театра. Теперь все в моих – пусть и женских – руках.
Я раскрываю рот. И туда летят банкеты и фуршеты, восторг красавиц и погоня папарацци, автограф-сессии и океан цветов. Я слышу мерный звук кондиционера в номере тысячезвездочного отеля, где я возлегаю рядом с огромногрудой и стройноногой красавицей. Это не Наташа. Это девушка, ласками которой я воспользовался лишь на эту ночь, и утром она обнаружит на туалетном столике автограф и теплые пожелания счастья. А Наташа, ушедшая наконец от мужа, ждет меня из парижских гастролей в нашей просторной квартире на улице Тверской (прощай, мой Теплый Стан!). И любовь моя к ней тем сильней, чем свободней я себя чувствую благодаря обожанию бессчетного количества женщин и девушек…
Захлопнуть ли рот? Нет, я вместителен! О, я вместителен!
Легкость и тяжесть? Дородовая травма? Индийское кино как символ счастья? Я посылаю все к чертям. И мой печальный караван летит по небу – вверх и влево: я на сцене истекаю ненавистью, глядя на успех врага; Наташа приходит ко мне, укутанная в страдания мужа; «Ты прав! Этого делать нельзя!» – говорит моя мать, обнимая отца…
