Но пение смолкло, и он открыл глаза. Медленно, нерешительно встал с колен и принялся искать взглядом незнакомку. Но никого не было. Даже признаков присутствия человека. Было только отсутствие музыки и молчание этого голоса.
Он был один. Один — с этим голосом в себе и вокруг себя.
И опять она ускользнула.
Близкий к помешательству, Иоганн бежал до самого дома Эразма.
23
Рассказывая скрипичному мастеру о голосе, что звучал в церкви, Иоганн обратил внимание, как заблестели у того глаза.
— Значит, и ты тоже встретил ее? Ты тоже наконец разрушил сон?
Наступило молчание. Иоганн не знал, что ответить.
— Ты знаешь, кто она? — продолжал задавать вопросы Эразм. — Знаешь, что это за голос?
Ответом опять было молчание.
— Очень я опасаюсь…
Их взгляды одновременно устремились к инструменту, висящему на стене.
— Сядь, Иоганн, мне нужно тебе кое-что рассказать.
Молодой человек сел, и пока Эразм наливал ему рюмку водки, его вдруг осенило, что старик-мастер счел, что настал момент открыть ему тайну черной скрипки.
24
По странной душевной наклонности, граничившей порою с безумием, я посвятил всего себя одной цели, и цель эта была — претворить музыку в жизнь. Я хотел, чтобы обо мне говорили: «Эразм, величайший скрипичный мастер всех времен». Я знал, что во мне есть толика гениальности.
Когда начиналась эта история, я был совсем еще юн. Жил я далеко от Венеции, в городе, который называется Кремона и который является тем местом, где впервые начали изготавливать скрипки. Именно там в начале шестнадцатого века и появилась скрипка. И там я научился искусству скрипичного мастера.
Мне было предназначено учиться на скрипичного мастера, но я мечтал о большем. О стократ более значительном, великом. Я хотел создать самую прекрасную скрипку на свете, идеальную скрипку, обладающую столь совершенным звучанием, что любой играющий на ней обращался бы ее звуками к небесам и говорил с Богом.
25
С детства я любил музыку и служил ей. И, служа музыке, я хотел служить Богу. Вовсе не из тщеславия, а убежденный, что я наделен неординарным талантом и небывалой волей, а также тем настроем души, который делает некоторых людей гениями или безумцами, что, как известно, в сущности, одно и то же.
Всю жизнь я посвятил одному — совершенствованию в своем искусстве. Я вставал по утрам, ел, пил, прогуливался, спал, — но все это я делал ради музыки. Небывалой музыки, которую я хотел заключить в мои скрипки.
Эта совершенная музыка, по сути дела, человеческий голос. Голос женщины. Женщины, которую я знал лучше, чем себя самого. Голос, который я знал лучше, чем собственный. Однако голос этот, к величайшему моему сожалению, я слышал только во сне.
