«А это значит – „ухряб“? – подумал Маралов, с гримасой боли поворачиваясь к стене. – Ухряб. Ничего не значит».
3
Порядок был наведен и похмелье прошло. Маралов вглядывался в зеркало, зачесывая поперек головы длинную пегую прядь и думая, что так причесываться, в сущности, крайне нелепо – мало того, что все видят его плешивость, так все еще видят и то, каким жалким способом он пытается ее скрыть. Шевеление в душе вроде притихло и только иногда напоминало о себе этим бессмысленным словом, выбрасывая его внезапно на поверхность. Поправив галстук (пиджак и галстук он надел, чтобы защититься от этой непонятной внутренней западни), Маралов пошел на кухню.
Пройдя по коридору, он вдруг схватился за грудь и прислонился к дверце стенного шкафа – квартира резко качнулась, некоторое время продержалась в наклоненном состоянии и медленно вернулась в обычное положение. Маралов твердо знал, что каким-то образом только что происшедшее было связано с ухрябом.
– Что ж это такое, а? – вслух спросил он.
– Ух-ряб-зз… – Ух-ряб-зз… – пробило на стене.
Убедившись, что пол больше не качается, Маралов решил повременить с обедом и часик-другой почитать что-нибудь художественно-приключенческое. Он прошел в комнату, наугад взял из шкафа серенькую, с кружком на корешке, книгу и открыл ее, как это обычно делал, на странице своего возраста – шестьдесят восьмой. (Перед этим Маралов посмотрел, сколько еще осталось жить, и увидел: двести двадцать восемь. Стало спокойно.)
«…вкручиваясь в раскаленный воздух. Рябая гладь …»
Маралов хмыкнул. Как это так – рябая гладь?
Он снова пробежал глазами по строке – и вдруг всем своим пытающимся расслабиться существом налетел на ухряб, разделенный точкой.
«К черту, – подумал Маралов. – Надо читать классиков». Он встал с дивана, вернулся к шкафу и выбрал другую книгу, с золотыми полосками на корешке.
«…вот-с, умял двух рябчиков, да еще…»
Маралов театрально засмеялся и сделал руками жест веселого недоумения, тоже очень театральный.
– Привяжется какая-нибудь чушь, – громко сказал он книжному шкафу, – так человек и с ума может сойти. Если, конечно, слаб духом.
4
Не раз еще в тот день Маралов остро ощутил враждебность судьбы.
Удивительная мерзость произошла в кинотеатре – казалось, уж там-то вовсе неоткуда было взяться ухрябу – и на тебе: на стене – картина, на картине – рябина, а по бокам два подсолнуха. Так что справа ли налево, слева ли направо – ухряб сидел в засаде и недобрым глазом смотрел на Маралова. И как замаскировался! Не будь Маралов начеку…
