Любя съ дѣтства природу, просторъ и вольныя прогулки, съ годами я стремился уходить за предѣлы своего обширнаго двора и красиваго сада. Въ концѣ послѣдняго находился плетень, отгораживавшій садъ отъ т. н. „ближняго” выгона — большого пустыря, гдѣ на зиму свозились сѣно и дрова, а ранѣе, въ дѣдовскія времена, были кирпичные сараи. На этомъ выгонѣ, среди всяческой заросли и глубокихъ ямъ, заросшихъ бузиной, крапивой и репейными кустами, я любилъ воображать себя охотникомъ и играть въ Майнъ-Ридовскаго героя, отдаваясь по тому времени со всей дѣтской рѣзвостью охотѣ лишь на бабочекъ.
За ближнимъ выгономъ черезъ улицу слѣдовалъ другой, еще большій выгонъ т. н. „дальній”, при входѣ въ который расположенъ былъ „житный” дворъ, гдѣ хранились запасы сѣмянъ, разныхъ крупъ и мучныхъ продуктовъ. Все это оберегалось жившимъ при этомъ дворѣ ключникомъ — лицомъ, пользовавшимся особымъ хозяйскимъ довѣріемъ. Таковымъ въ описываемое время былъ благообразный и всѣми уважаемый старикъ съ большой сѣдою бородой Аѳанасій, любившій меня и позволявшій мнѣ ходить по амбарамъ съ его огромной связкой ключей, отпирать и засматривать въ закрома. Любилъ я особенно горохъ и пшено; захватывалъ, бывало, рученками сколько могъ этого добра и бѣжалъ потомъ къ птичьему двору, расположенному невдалекѣ отъ амбаровъ, гдѣ разбрасывалъ зерно и любовался возникавшему оживленію среди пернатаго царства. Забавно казалось, какъ куры, индѣйки, утки и гуси, всѣ съ гамомъ и шумомъ, смѣшавшись вперемежку, другъ у друга изъ-подъ клюва спѣшили перехватить вкусный мой гостинецъ.
За линіей амбаровъ начинался выгонъ, въ давнія времена представлявшій собой опушку того лиственнаго лѣса, остатки котораго замѣтны были еще и теперь въ видѣ разбросанныхъ на немъ рѣдкихъ огромныхъ перестойныхъ березъ, изъ года въ годъ за ветхостью отмиравшихъ или погибавшихъ подъ напоромъ бурь. Тутъ же находился колодезь — предметъ особаго моего дѣтскаго любопытства, тѣмъ болѣе, что Аѳанасій строго всегда мнѣ наказывалъ не залѣзать на срубъ и не смотрѣть внизъ на колодезное дно. Далѣе выгонъ шелъ чистый — весной зеленый, а къ августу изжелта-выжженный. За нимъ начиналось наше поле, окаймленное сначала небольшимъ дубовымъ лѣсочкомъ, расположеннымъ на пригоркѣ, съ котораго открывался превосходный видъ на всю нашу усадьбу съ возвышавшейся надъ нею красавицей-церковью. Лѣсочекъ этотъ мы дѣтьми очень любили: весной мы собирали въ немъ массу фіалокъ, ландышей и другихъ цвѣтовъ, а въ концѣ лѣта забирались на горку и съ нея стремглавъ скатывались, или попросту сломя голову кувыркались. Называли мы его „нашимъ лѣскомъ”, и первые мои вольные выходы за предѣлы усадьбы направлялись именно туда, въ его таинственную, какъ мнѣ тогда казалось, чащу...
