— А заодно и наркотики?
— Это недоразумение.
— Ну-ну, — скептически покачал головой инспектор и зачитал им правила пребывания в изоляторе.
— Я могу вызвать адвоката? — пустил пробный шар Петренко.
— Можете, но не сейчас.
— А когда? Мы же не какие-нибудь проходимцы, а солидные люди. Фирма осталась без директора. Помогите связаться с адвокатом, мы вам будем очень обязаны.
— Я же сказал, подождите! — повысил голос толстый инспектор, и два его подбородка возмущенно заколыхались. — И вообще, ведите себя потише. Слишком бойких у нас не любят. Эй, Хасан, отведи господ в четвертую камеру.
В длинной полутемной камере с выбитыми стеклами никого не было. Они уселись на деревянные нары. Солнце уже клонилось к закату. Возле двери высвечивалось яркое пятно, перечеркнутое тенью решетки. Стены и потолок камеры еще в советские времена были обработаны специальным способом, шероховатая «шуба» не давала возможности делать надписи. Но и здесь умельцы выцарапали короткие напоминания о себе. «Я тут сидел. Слон. 12.7.90 г.», «Ренат — сука», шли надписи на арабском языке и нецензурные слова.
— Сейчас еще ничего. Летом сидеть хреново, — поделился своим тюремным опытом Амелин. — Люди от духоты умирают.
В свое время он просидел в изоляторе одной братской республики три с лишним месяца, но вспоминать об этом сейчас не стал. Петренко с ним согласился и тоже мысленно вспомнил подземную каталажку в Африке, где он пробыл однажды полторы недели.
— Слон, слоненок, — посочувствовал он неизвестному собрату по несчастью. — Дожил ли ты до полной и окончательной победы демократии?
— Говно не тонет, — выразил свое мнение Сергей.
— А честные коммерсанты сидят!
Немного полежали, потом принесли ужин: кукурузную кашу без хлеба и теплый чай.
— А завтракали мы с тобой копченой колбаской с кофе, — брезгливо осматривая малоаппетитные желтые комки, сказал Петренко. — Будем жрать?
— Будем, иначе сдохнем!
— У тебя что-нибудь ценное при себе осталось? — спросил Петренко Амелина, с отвращением глотая холодную кашу.
— А как же!
Сергей достал из крошечного карманчика, вшитого в подкладку куртки, две двадцатидолларовые бумажки.
— Молодец! У меня тоже кое-что есть, — Петренко показал небольшой рифленый перстень. — Платина. Память о любимой женщине. Сочи, ночь, теплое море… и водопад роскошных платиновых волос на моем плече, как в кино. Завидуешь?
— Нет.
— Ну и правильно. Это была моя первая и единственная жена. Она не выдержала испытания разлукой.
