— Но на пути могут встать Басмановы, Вяземский и Грязной. Они ненавидят меня.
— Ишь ты! — невольно воскликнул Малюта Скуратов, затем уже с присущим ему спокойствием ответил: — Нам надлежит убрать их с дороги в первую очередь.
— Замах — рублёвый. Иван Васильевич души в них не чает.
— Верно. Оттого гнев его будет страшней страшного. У меня есть соображения. Давай их обсудим. Может, и ты что-либо добавишь для верности.
Главное в плане: оболгать царёвых любимцев, убедить, будто они — крамольники. Заодно с Пименом замышляли покушение на государя. Будто они и весть о времени охоты на медведя дали исполнителям заговора; они и вывели на тропу, по которой непременно должен был поскакать Иван Грозный к месту травли медведя; они, мол, надеялись, призвав короля Сигизмунда владеть Русской землёй, стать его наместниками, а со временем сбросить и иго короля.
— Невероятно! И — нелепо.
— Чем нелепей и невероятней, тем больше поверится. У меня есть на примете клирики, которые иод пыткой подтвердят, что имели связь с ними по приказу архиепископа Пимена. В пыточной признаются. После чего — конец им.
— Вот этого делать не стоит. Лучше будет, если прежде с ними договориться: они — нужное слово; им — жизнь в монастыре. Со временем — настоятелями.
— Но вдруг Иван Грозный пожелает самолично допросить их?
— Следов пыток оставим достаточно. А помиловать? Не может он не помиловать. Движение же от чернецов до настоятеля — в наших руках. Зачем заботить государя этими мелочами?
Они долго ещё обсуждали, на кого направить острие своего коварного удара, кого просто пристегнуть для массовости с тем, чтобы в самый последний момент государь проявил якобы милость и даровал им жизнь; обдумывали основательно, как провести сами казни, чтобы ужаснуть весь народ, напоить досыта царя кровью так называемых предателей; причём, конечно, понимали, что после всего этого не могут не возненавидеть царя не только князья с боярами, но дворяне, купцы и даже простолюдины.
Впрочем, о простолюдинах — зряшняя мечта. Им-то какое дело до возни в Кремле? Им хоть бы пёс на троне, лишь бы яйца нёс.
Остался один вопрос. Ради предусмотрительности. Его задал Борис Годунов:
— Не заподозрит ли Грозный неладное, вдруг спросит, почему именно я оказался в твоих подручных? — ответа, однако, Годунов ждать не стал. Сам предложил ловкий ход: — Я нынче же в Москву возвращаюсь, через день-другой — ты тоже в Кремле. К Фёдору Ивановичу с поклоном. Прошу, мол, в Слободу. В пыточную. Очень, мол, важные признания готовы дать чины Новгородского архиепископского клира, но просят гарантии жизни от имени государя. Или, по меньшей мере, от одного из его сыновей.
