— На днях государь Российский пригласит твоего отца и тебя в свой загородный охотничий дворец на Воробьёвых горах. Потешит вас соколиной охотой.
— Ты так уверен, словно сам царь.
— Да. Уверен. Ждите царского слова.
Действительно, отчего такая уверенность? Просто знал Малюта Скуратов вкусы Ивана Грозного, ибо он, как и все его собратья по усладам государя, тоже подыскивал ему дев неоднократно, никогда не ошибаясь. Не ошибся и на сей раз. На следующий день он докладывал царю:
— Владетельный князь Темгрюк без всяких условий готов принять подданство российское, стать верным тебе слугой. Мой совет, если позволишь?
— Послушаю. Излагай.
— Позови князя в охотничий дворец на Воробьёвы горы...
— По Сеньке ли шапка?
— Не спеши, государь, не дослушав. Он приехал с дочерью. Княжна красы неописуемой. Азартная, как отец сказывал, охотница с соколами, но более с гончими на лис. Не влюбиться в неё нельзя.
— Влюбился, стало быть?
— О тебе, государь, мысли мои. Только о тебе. Сколько можно вдовствовать? Мимолётные утехи не осудительны, но тебе наследник нужен от законной царицы.
— Как всегда, говоришь дело. Готовь охоту и посылай от моего имени к Темгрюку. Не кого попало, а знатного чтобы.
Охоту готовить — не вопрос. Она всегда готова. И на соколиную в один миг изготовятся соколятники, и с борзыми да гончими, если готовы собаки у псарей, только слово молви, а вот с посланцем к князю Темгрюку — закавыка. Перворядные посчитают унизительным такое поручение, захудалого пошли — Иван Грозный может разгневаться, а он, Малюта Скуратов, не настолько ещё твёрд у трона, чтобы прощались ему промашки.
«Думного дьяка Михайлова определю», — нашёл выход Малюта Скуратов и успокоился.
В урочный час в усадьбу, где гостевал князь Темгрюк, въехал целый поезд, возглавил который лично Малюта Скуратов. Для князя — красавец саврасый в золочёном оголовье под бархатным седлом с аксамитовой попоной, шитой жемчугом; слугам, тоже добрые кони, а княжне — коляска. Лёгкая, обитая изнутри медвежьей шкурой, поверх которой на мягком сиденье — текинский мягкошёрстный ковёр.
Глянула княжна на коляску, сверкнула недовольно очами, на миг, конечно, и тут же с мягкой капризностью:
— Я бы лучше — в седле. Горские женщины...
Не дослушал Малюта Скуратов княжну, — ветром его сдуло с вороного дончака.
— Садись.
Она буквально впорхнула в седло. Лёгкая. Гибкая. Сердце у Малюты захлебнулось: он хорошо знал норов своего коня, который беспрекословно подчинялся только ему — сейчас закусит удила, и долго ли до греха непоправимого? Он, однако, не успел даже обозвать себя олухом царя небесного за свой безрассудный порыв, как тревога сместилась удивлением: княжна похлопала по шее всхрапнувшего было коня, готового закусить удила, нежной ручкой и проворковала: «Какой ты нетерпеливый. Погоди, поскачем ещё. Дай срок», и конь стал послушней телёнка.
