Минут через сорок дверь снова отворили, и на пороге показался начальник тюрьмы, полковник Стопунов.
Влас встал и, не давая полковнику открыть рта, выпалил заранее приготовленный вопрос:
– Его‑то за что казнили!?
– Кого его? – не понял полковник.
– Христа, – твердо ответил Влас и шагнул вперед.
– Какого еще Христа?
– Того, Который в этой камере со мной ночью был.
Последовала минутная пауза. Полковник оценил ситуацию и членораздельно, постепенно ускоряя темп, сказал:
– Во-первых, заключенный Филимонов, никого ночью в этой камере кроме тебя не было, а во-вторых, тебе нет смысла разыгрывать из себя сумасшедшего, по той простой причине, что в соответствии с полученным сегодня утром приказом все смертные приговоры на территории Российской Федерации заменены пожизненным заключением или сроками. Потому не валяй дурака, тебя и так не расстреляют и скоро переведут на зону. О чем я собственно и пришел сообщить.
Полковник четко, по-военному развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Влас рухнул на пол. Он‑то знал, что дело вовсе не в приказе, а в том, что Христос умер за него, Власа Филимонова. И хотя полковник сказал, что никакого Христа в камере не было, но он‑то знал, что был. И все‑таки Власу было мучительно жаль Гостя, он с печалью думал: «Эх, чуть-чуть не дотянул до приказа Гость. Был бы жив сейчас».
И был Власу голос:
«Утешься, брат. Не печалься обо Мне, а плачь о грехах своих, ибо Я даю тебе время на покаяние».
Несомненно, это был голос Гостя.
«Значит, Он жив! Значит, и тут Он не обманул, и мы с Ним еще увидимся», – радостным вихрем пронеслось в сознании Власа.
И хлынули из очей Власа потоки слезные, словно некая преграда рухнула. Легко и радостно лились слезы. И казалось ему, что слезы смывают какую‑то серую пелену с его глаз и он начинает видеть лучше, яснее, чище.
Рукой Влас крепко прижимал к сердцу Его подарок, нательный крестик, который только на земле так называется, а на небе именуется оружием Божественной любви.
