Приходилось, во всяком случае, признать, что этот чудак умеет подойти к человеку. Он сказал: «Илларион, верь в свои силы». И с тех пор он, Иларий Илларион, чувствует, как все горит у него в груди, словно от доброго глотка рома.
Если ты дитя нищеты, неудачи и покорности, то от таких слов, когда их впервые услышишь, голова закружится. И страшно и радостно о них думать. Они словно радуга, засиявшая в дождь. Подлинная, почти осязаемая, она перекинула свою арку надо всем пейзажем, хоть его и застилают косые полосы дождя, бьющие из черного чрева тучи. Прекратится ли дождь или это только мираж?
Илларион преисполнился новым для него чувством уверенности. Последние судороги отчаяния еще пробегали в его душе, вспугивая шальные мысли, дремавшие в глубине сознания. Но уверенность в себе — это скала. Крохотное зернышко доверия дает ростки с поразительной быстротой. Теплый звук могучего голоса надежды заглушает унылые стоны безутешности. Бедняку негру, будь он покорным трусом или храбрецом и оптимистом, нечего терять. А жизнь всегда искушает человека вонзить зубы в сладкий плод счастья.
Разом прошли перед глазами Иллариона картины недавних дней. Ему, гаитянскому негру, они и в самом деле представлялись ожившими рисунками или, вернее, ярко раскрашенными кадрами цветного жироскопа о приключениях Буки и Малиса — героев народных сказок, которые рассказывают под музыку. Рисунки жестокие, загадочные, неуклюжие, которые детские руки оживили
бешеным кружением. Он ощутил, что Буки, дурака, простофилю, на которого все шишки валятся, вдруг охватил амок, смертельный трепет, с того мгновения, как грянули фанфары волшебных слов. Теперь зашевелился, отряхиваясь от долгой спячки, Малис. Малис — сметливый и смелый негр, негр, не знающий страха.
*
* *
Сторож сказал ему:
— Ты будешь подметать и убирать камеры и коридор тубутов.
Когда упоминали эту часть тюрьмы, говорили шепотом. Жандарм бросил на Иллариона недоверчивый взгляд, затем отпер дверь. В коридоре ему встретился офицер, выходивший с чемоданчиком в руке. Он нес один из тех приборов, какими врачи выслушивают больного. Кто бы это мог заболеть? Иллариона впервые посылали в это отделение тюрьмы.
Тубуты. Стены имели пожухлый цвет, какой они приобретают в местах со скудным освещением. Слабые отсветы едва проникали через оконце, забранное решеткой. Справа пять массивных деревянных дверей с круглым отверстием в каждой, для вентиляции. Первая дверь была отперта. Из тубута — конуры в шестьдесят сантиметров шириной и длиной в два метра — бетонного гроба, доносилось затрудненное, болезненное, хриплое дыхание и как будто тихие стоны. На плетеной циновке лежал какой-то человек ногами к двери, откинув их в сторону, чтобы дать место старому помятому ведру. Ведро было наполовину наполнено известью и издавало сильный запах перебродившей мочи и испражнений. От этой вони тошнило, резало глаза.
