— Эхъ вы, шутникъ!… А компанія-то на что?… Развѣ Монъ-Бланъ не обдѣлана, какъ другія горы?
— Обдѣлана?… Компанія?… — проговорилъ озадаченный Бонпаръ.
Онъ ни слова не помнилъ изъ своей тарасконады. Тартаренъ слово въ слово повторилъ ему про компанейскую Швейцарію, про заарендованныя горы, про разсѣлины съ театральными приспособленіями. Бывшій буфетчикъ клуба засмѣялся:
— Какъ, и вы повѣрили?… Да, вѣдь, это же такъ, къ слову пришлось… Мало ли что говорится между тарасконцами, надо же понимать…
— Стало быть, — спросилъ встревоженный Тартаренъ, — и Юнгфрау не была подготовлена?
— Да ни чуточку!
— И если бы веревка оборвалась?..
— Ахъ, мой бѣдный другъ…
Герой закрылъ глаза, поблѣднѣлъ отъ ужаса и съ минуту не могъ выговорить ни слова… Передъ нимъ лежалъ задернутый полумракомъ грозный пейзажъ съ зіяющими пропастями, въ его ушахъ все еще звучалъ плаксивый голосъ старика.
— Э, да ну васъ совсѣмъ!… - Тартаренъ колебался; но тотчасъ же ему вспомнился Тарасконъ съ своими обывателями, вспомнилось знамя, воображеніе подсказало, какъ онъ водрузитъ его на недосягаемой высотѣ; затѣмъ онъ сообразилъ, что съ хорошими проводниками, съ такимъ надежнымъ товарищемъ, какъ Бонпаръ… что, наконецъ, побывалъ же онъ на вершинѣ Юнгфрау, — такъ почему же не попытать взобраться на Монъ-Бланъ?
И, положивши свою широкую руку на плечо пріятеля, онъ началъ твердымъ голосомъ:
— Послушайте, Гонзагъ…
Темною, совсѣмъ черною ночью, безъ луны, безъ звѣздъ, безъ неба, на неясной бѣлизнѣ огромнаго снѣговаго ската недленно тянется длинная веревка, въ которой одна за другою привязаны крошечныя, боязлиныя фигурки, предшествуемыя въ ста метрахъ фонаремъ, какъ бы ползущимъ по землѣ небольшимъ красноватымъ пятномъ. Только удары кирки о затвердѣвшій снѣгъ, да шумъ скатывающихся обломковъ льда нарушаютъ безмолвіе снѣговой пустыни, по которой тихо подвигается караванъ. Отъ времени до времени раздается слабый крикъ, подавленный стонъ, паденіе чьего-то тѣла на ледъ и, вслѣдъ за тѣмъ, басистый голосъ съ конца веревки:
— Падайте осторожнѣе, Гонзагъ.
Да, бѣдняга Бонпаръ рѣшился слѣдовать за Тартареномъ до вершины Монъ-Блана. Съ двухъ часовъ утра, — на часахъ съ репетиціей президента уже пробило четыре, — несчастный курьеръ двигается ощупью, спотыкается, падаетъ; его, какъ настоящаго каторжника на цѣпи, тащатъ впередъ, толкаютъ, а онъ вынужденъ сдерживать невольно вырывающіеся у него стоны, въ виду подстерегающихъ со всѣхъ сторонъ обваловъ, могущихъ обрушиться снѣговою или ледяною массой отъ малѣйшаго толчка, отъ сотрясенія морознаго воздуха. Какова пытка для тарасконца — терпѣть и молчать!
