Храбрый вояка все еще злобствовалъ въ душѣ за экскурсію въ Шильонъ и отвѣтилъ выразительнымъ жестомъ, означавшимъ: "А наплевать мнѣ на эту самую Англію!" Онъ, навѣрное, дождался бы очень серьезной головомойки отъ президента за такой цинизмъ, если бы не вмѣшался въ разговоръ унылый молодой человѣкъ, переполненный грогомъ и скукой. Онъ тоже считалъ, что проводникъ хорошо поступилъ, перерѣзавши веревку: онъ такимъ образомъ сразу освободилъ отъ жизни четырехъ несчастныхъ, молодыхъ еще, то-есть обреченныхъ долго, пожалуй, влачить свое существованіе; онъ однимъ ударомъ кирки далъ имъ покой, погрузилъ ихъ въ небытіе… Что можетъ быть благороднѣе и великодушнѣе такого поступка?
— Какъ, молодой человѣкъ! — вскричалъ Тартаренъ. — Можно ли въ ваши лѣта говорить про жизнь съ такимъ отчаяньемъ, съ ненавистью?… Чѣмъ она васъ такъпрогнѣвила?
— Ничѣмъ, — она наскучила мнѣ.
Онъ изучалъ философію въ Христіаніи и, поддавшись вліянію идей Шопенгауэра и Гартмана, рѣшилъ, что жизнь мрачна, нелѣпа, безсмысленна. Готовый на самоубійство, онъ, по настоянію родныхъ, отложилъ всѣ книги въ сторону и отправился путешествовать, жалуясь вездѣ на ту же скуку, на ту же мрачную безцѣльность жизни. Тартаренъ и его товарищи казались тоскующему шведу единственными существами, довольными жизнью, изъ всѣхъ, кого онъ когда-либо видалъ на своемъ вѣку. Добрякъ П. А. K. разсмѣялся.
— Это уже дѣло племенной особенности, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ. — Мы всѣ таковы въ Тарасконѣ, въ нашемъ Богомъ хранимомъ краю. Тамъ съ утра до ночи смѣются и поютъ, а въ остальное время пляшутъ фарандолу… вотъ такъ, вотъ! — и онъ началъ выдѣлывать антраша съ легкостью и граціей молодаго медвѣдя-муровлятника.
Но у делегатовъ нервы не были такъ устойчивы и воодушевленіе такъ неистощимо, какъ у ихъ президента. Экскурбанье ворчалъ недовольнымъ тономъ:
— Президентъ опять расходился… Время-то уже къ полночи.
— Спать пора, вотъ что! — вышелъ изъ себя Бравида. — Моихъ уже силъ нѣтъ… Ревматизмъ…
Тартаренъ согласился, вспомнивъ о предстоящемъ на завтра восхожденіи на Монъ-Бланъ. Тарасконцы забрали подсвѣчники и отправились на покой, а старикъ Бальте занялся приготовленіемъ припасовъ, наймомъ проводниковъ и муловъ.
---
— Té! Снѣгъ идетъ! — проговорилъ Тартаренъ, какъ только проснулся и увидалъ оконныя стекла запушенными инеемъ и всю комнату залитою бѣловатымъ отблескомъ. Но онъ скоро понялъ, что ошибся и что весь этотъ свѣтъ былъ отраженіемъ яркихъ солнечныхъ лучей, заливавшихъ возвышающійся противъ окна Монъ-Бланъ. Нашъ герой открылъ окно, чтобы подышать свѣжестью вѣтерка, вмѣстѣ съ которымъ ворвались въ комнату звуки колокольчиковъ идущаго на пастбище стада и завыванія пастушьихъ роговъ. Отъ всего вѣяло чѣмъ-то здоровымъ и первобытно-простымъ, чего Тартаренъ не видалъ въ Швейцаріи.
