Размѣстившись на двухъ лавочкахъ длиннаго швейцарскаго вагона, наши альпинисты смотрятъ сконфуженно и растерянно. Бравида злится, жалуется на ревматизмъ и ехидно спрашиваетъ у Тартарена:
— Ну, что, видѣли вы тюрьму Боннивара?… Вамъ такъ хотѣлось ее посмотрѣть… Надѣюсь, теперь досыта насмотрѣлись?
Экскурбанье притихъ въ первый разъ въ жизни, уныло смотритъ на озеро и жалобно говоритъ:
— Воды-то… воды-то, Господи!… Теперь зарокъ дамъ никогда въ жизни не купаться…
Все еще не опомнившійся отъ ужаса, Паскалонъ держитъ передъ собою знамя и прячется за него, озираясь направо и налѣво, какъ травленный заяцъ… А Тартаренъ?… О, спокойный, какъ всегда, съ сознаніемъ собственнаго достоинства, онъ наслаждается чтеніемъ доставленныхъ ему съ юга Франціи газетъ, въ которыхъ перепечатанъ изъ Форума разсказъ о его восхожденіи на Юнгфрау, — разсказъ, имъ самимъ продиктованный, но еще изукрашенный и приправленный чудовищными восхваленіями. Вдругъ вагонъ оглашается неистовымъ крикомъ героя. Пассажиры вскакиваютъ съ мѣстъ, — не ударъ ли хватилъ?… Просто-напросто — короткое извѣстіе въ Форумѣ, которое Тартаренъ читаетъ своимъ альпинистамъ…
— Послушайте-ка: "Мы слышали, что В.-П. А. K. Костекальдъ, только что оправившійся отъ желтухи, которою онъ страдалъ, уѣзжаетъ въ Швейцарію для восхожденія на Монъ-Бланъ, чтобы забраться еще выше Тартарена"… А? каковъ разбойникъ?… Онъ хочетъ убить мою Юнгфрау… Такъ нѣтъ же! Шалишь, изъ-подъ носу у тебя вырву я твою гору… Шамуни въ нѣсколькихъ часахъ ѣзды отъ Женевы… Я взойду прежде его на Монъ-Бланъ! Вѣдь, вы со мной, друзья?
Бравида отнѣкивается, не хочетъ пускаться ни въ какія новыя приключенія, — довольно съ него.
— Довольно и предовольно… — рычитъ Экскурбанье упавшимъ голосомъ.
— А ты, Паскалонъ?… — ласково спрашиваетъ Тартаренъ.
— До-дорого-ой мой… — мямлитъ аптекарскій ученикъ, не смѣя поднять глазъ.
Отступился и этотъ.
— А когда такъ, — торжественно проговорилъ разсерженный герой, — когда такъ, я пойду одинъ, за мной однимъ будетъ и слава… Отдавайте знамя!…
На колокольнѣ въ Шамуни пробило девять часовъ. На улицахъ было темно, въ домахъ огни потушены, кромѣ подъѣздовъ и дворовъ отелей, гдѣ горѣлъ газъ, отчего все окружающее казалось еще мрачнѣе. Дождь лилъ, не переставая.
Въ отелѣ Бальте, одномъ изъ лучшихъ и наиболѣе посѣщаемыхъ въ этомъ альпійскомъ селеніи, многочисленные путешественники и пансіонеры скрылись одинъ по одному, измученные дневными экскурсіями. Въ большой залѣ оставались только англиканскій пасторъ, молча игравшій въ шашки съ своею супругой, да его безчисленныя дочки въ суровыхъ фартучкахъ, усердно переписывавшія приглашенія на ближайшую евангелическую службу, и еще молодой шведъ, блѣдный и худой, мрачно пившій грогъ у камина. Отъ времени до времени черезъ залу проходилъ запоздалый туристъ въ промокшихъ гетрахъ и въ каучукѣ, съ котораго струилась вода, — останавливался на мгновенье у висящаго на стѣнѣ барометра, постукивалъ его, справлялся о погодѣ на завтрашній день и, обезкураженный, уходилъ спать. Не слышно ни одного слова, ни признака жизни, кромѣ потрескиванья огня въ каминѣ, шуршанья дождя по окнамъ, да сердитаго рокота Арвы подъ деревяннымъ мостомъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ отеля.
