— Бѣдняжечка!…- сказалъ Тартаренъ взволнованнымъ голосомъ и сжалъ своею сильною рукой концы пальцевъ молодой дѣвушки. — Какъ же вы-то теперь? Что вы станете дѣлать?
Она пристально взглянула ему въ лицо сухими, блестящими глазами, въ которыхъ не видно было ни одной слезинки.
— Черезъ часъ я уѣзжаю.
— Вы уѣзжаете?
— Да. Наши уже уѣхали… Надо опять приниматься за дѣло…
Потомъ она прибавила тихо и не сводя глазъ съ Тартарена, старавшагося не смотрѣть на нее:
— Кто меня любитъ, тотъ со мной!
Да, хорошо ей говорить — "со мной". Ея экзальтація слишкомъ пугала Тартарена, а кладбищенская обстановка порасхолодила его любовь. Однако, нельзя же было такъ сразу обратиться въ постыдное бѣгство, и, приложивши руку къ сердцу, съ жестомъ Абенсерага, нашъ герой началъ:
— Послушайте, моя дорогая! Вы меня знаете…
Большаго она знать не захотѣла.
— Пустомеля!…- проговорила она, пожимая плечами, и, не оглядываясь, направилась къ выходу.
"Пустомеля!…" и ни слова больше, и сказала она это съ выраженіемъ такого презрѣнія, что добрякъ Тартаренъ, покраснѣвши до ушей и даже съ ушами, быстро осмотрѣлся кругомъ, чтобы удостовѣриться, не слыхалъ ли кто этого слова.
Къ счастью, у нашего тарасконца впечатлѣнія смѣнялись быстро. Черезъ пять минутъ онъ уже бодро возвращался въ Монтрё разыскивать своихъ альпинистовъ, ожидающихъ его къ завтраку, и вся его фигура дышала полнымъ довольствомъ, даже радостью, что онъ покончилъ съ этою опасною любовью. На ходу онъ движеніями головы какъ бы усиливалъ краснорѣчивыя объясненія, которыхъ не хотѣла дослушать дѣвушка и которыя онъ мыслепно давалъ теперь самому себѣ: "Э, да, конечно, теоретически — это одно дѣло… Противъ теоріи онъ ничего не имѣетъ… Но переходить отъ теоретическихъ идей къ дѣйствію… boufre!… Да и, потомъ, хорошее это занятіе быть анархистомъ, нечего сказать!… Нѣтъ, слуга покорный!…"
Его монологъ былъ рѣзко прерванъ пронесшеюся во всю прыть каретой. Тартаренъ едва успѣлъ отскочить на тротуаръ.
— Не видишь, что ли, животное? — крикнулъ онъ кучеру; но гнѣвъ тотчасъ же смѣнился неописуемымъ удивленіемъ:
— Quès aco!… Что такое!… Быть не можетъ!…
Нѣтъ, читатель, ни за что въ мірѣ вы не угадаете, что онъ увидалъ въ только что проѣхавшемъ старомъ ландо. Онъ увидалъ свою делегацію, — делегацію въ полномъ составѣ: Бравиду, Паскалона, Экскурбанье, блѣдныхъ, растерянныхъ, очевидно, потрепанныхъ въ схваткѣ, а противъ нихъ двухъ жандармовъ съ ружьями въ рукахъ. Всѣ эти фигуры, неподвижныя и нѣмыя, промелькнули передъ нимъ въ узкой рамѣ каретнаго окна, какъ какой-нибудь дурной сонъ. Тартаренъ такъ и остолбенѣлъ, точно приросъ къ тротуару, не хуже, чѣмъ недавно приросъ было ко льду на усовершенствованныхъ подковахъ Кеннеди. Карета промчалась мимо, а онъ все еще стоялъ и, глазамъ своимъ не вѣря, смотрѣлъ ей вслѣдъ, когда около него раздался крикъ:
