— Лучше ли вамъ, Пласидъ?… Спиридонъ, вы, кажется, дурно себя чувствовали?…
Нѣтъ, Спиридонъ чувствовалъ себя теперь очень хорошо; съ него — какъ рукой сняло, какъ только онъ увидалъ, что президентъ-таки сильно занемогъ. Бравида, любившій говорить пословицами, цинично прибавилъ:
— Чужая хворь свою прогоняетъ!…
Потомъ они заговорили про свою охоту, воодушевляясь при воспоминаніи о нѣкоторыхъ опасныхъ эпизодахъ, о томъ, напримѣръ, какъ на нихъ кинулось разсвирѣпѣвшее животное. И безъ уговора, совершенно искренно, они уже складывали небылицы, которыя будутъ разсказывать по возвращеніи домой. Вдругъ Паскалонъ, ходившій въ кухню за новымъ запасомъ грога, вбѣжалъ совсѣмъ растерянный и едва могъ выговорить лишь одно слово:
— Серна!….
— Ну, что — серна?
— Тамъ… въ кухнѣ… грѣется!…
— Э!… Какъ?… что?…
— Ты шутишь!…
— Не пройдете ли вы взглянуть, Пласидъ?
Бравида не рѣшался. Пошелъ Экскурбанье, крадучись, на цыпочкахъ, и почти тотчасъ же вернулся въ сильномъ волненіи… Часъ отъ часу не легче!… Серна пьетъ изъ чашви теплое вино.
По правдѣ сказать, бѣдная возочва честно заслужила свою порцію; не даромъ же, въ самомъ дѣлѣ, хозяинъ такъ немилосердно гонялъ ее по горамъ и подзывалъ свисткомъ. Обыкновенно онъ ограничивался тѣмъ, что въ залѣ показывалъ путешественникамъ тѣ штуки, которымъ онъ ее выучилъ.
— Это чортъ знаетъ что! — воскликнулъ Бравида, не пытаясь даже понять.
А Тартаренъ тихонько спряталъ лицо, чтобы не дать замѣтить делегатамъ сладостной веселости, успокоительно охватывавшей его при каждомъ новомъ подтвержденіи разсказовъ Бонпара о компанейской Швейцаріи съ ея фокусными штуками и поддѣлками.
Въ отелѣ Бельвю, на Малой Шейдекъ, собралось особенно много туристовъ. Несмотря на дождь и вѣтеръ, столы были накрыты на террасѣ подъ навѣсомъ, среди цѣлой выставки альпенштоковъ, баклагъ, подзорныхъ трубъ, рѣзныхъ изъ дерева часовъ съ кукушками. За завтракомъ путешественники могли любоваться, съ одной стороны, чудесною долиной Гриндельвальда, лежащею тысячи на двѣ метровъ ниже веранды, съ другой — долиной Лаутербруннена; а прямо, противъ отеля, на разстояніи ружейнаго выстрѣла, какъ казалось на глазъ, поднималась дѣвственная и величественная Юнгфрау съ ея обрывами, ледниками, сіяющими ослѣпительною бѣлизной, отъ которой воздухъ казался чище, стаканы на столахъ — прозрачнѣе и скатерти — бѣлѣе.
Общее вниманіе было вдругъ привлечено шумливымъ караваномъ бородатыхъ людей, только что прибывшихъ верхами на лошади, на мулѣ, на ослѣ, и даже съ носилками. Пріѣхавшіе, очевидно, готовились къ восхожденію на Юнгфрау и засѣли за плотный завтракъ. Ихъ громкій говоръ и ничѣмъ не стѣсняемое увлеченіе представляли собою рѣзкую противуположность съ тоскливо-чопорною сдержанностью знатныхъ "рисовыхъ" и "черносливныхъ", собравшихся на Шейдекъ; тутъ были и лордъ Чипендаль, и бельгійскій сенаторъ съ супругой, и австро-венгерскій дипломатъ, и многіе другіе. Можно было предполагать, что бородатые господа, завтракающіе за однимъ столомъ, отправляются на гору вмѣстѣ, всею компаніей, такъ какъ каждый изъ нихъ принималъ живое участіе въ приготовленіяхъ, каждый вскакивалъ, кидался отдавать какія-то приказанія проводникамъ, осматривалъ запасы и съ одного конца террасы во все горло перекликался съ товарищами:
