— Друзья мои, Тартаренъ нашелся. Онъ стоитъ на пути къ славѣ.
Онъ закончилъ возгласомъ:
— Да здравствуетъ Тартаренъ! — и неизмѣннымъ ferir dé brut, — во всю силу своихъ легкихъ, и затѣмъ съ минуту наслаждался невообразимымъ ревомъ толпы, проносившимся громовыми раскатами въ пыли, стоявшей столбомъ надъ деревьями городскаго Круга.
Все это слышалъ Костекальдъ, подошедшій къ окну вмѣстѣ съ другими, и вернулся къ своему креслу, едва волоча ноги и пошатываясь.
— Э, Костекальдъ, — замѣтилъ кто-то. — Что съ нимъ? До чего онъ желтъ!
Всѣ засуетились. Страшный Турнатуаръ уже вытащилъ было изъ кармана ланцетъ; но оружейникъ, съ лицомъ, искаженнымъ страданіемъ, наивно прошепталъ:
— Ничего, ничего… оставьте меня. Я знаю, что это… это — зависть!…
Бѣдняга Костекальдъ, повидимому, жестоко страдалъ.
Пока все это происходило на другомъ концѣ города, ученикъ аптекаря сидѣлъ за конторкой, терпѣливо подбиралъ и склеивалъ разорванное письмо, извлеченное изъ корзины. Но многіе лоскутки разлетѣлись, пропали, а потому и получилось нижеслѣдующее загадочное посланіе, нѣсколько напоминающее географическую карту центральной Африки съ ея пробѣлами, обозначающйми terra incognita, на изслѣдованіе которыхъ и устремилось испуганное воображеніе простодушнаго хоругвеносца:
люблю безумно
паяльная лампа американскіе консервы ; могу вырват анархист убив подъ этимъ ужаснымъ услов согласится полюб Вы меня знаете, Ферд наете мой либеральный образъ и ; но до преступлен ужасныя послѣдствія тюрьм тная казнь обожаю Ахъ! ; жму руку Тар Тар
Отель Юнгфрау, содержимый Мейеромъ, какъ и всѣ лучшіе отели Интерлакена, находится на Хохевегѣ, широкомъ проспектѣ, окаймленномъ двумя рядами аллей орѣховыхъ деревьевъ, отчасти напоминавшихъ Тартарену милый его сердцу городской Кругъ: разница была въ томъ, что тутъ не было тарасконскаго солнца, не было пыли и кузнечиковъ. Дождь не переставалъ за всю недѣлю, что нашъ герой прожилъ въ Интерлакенѣ.
Онъ занималъ прекрасную комнату съ балкономъ въ первомъ этажѣ. Утрами, когда онъ, по старой привычкѣ, брился передъ маленькимъ ручнымъ зеркаломъ у открытаго окна, первое, что поражало его взглядъ, была Юнгфрау, подошва которой тонула въ темной зелени лѣсовъ надъ цвѣтущими полями и лугами, а вершина вырывалась далеко за облака, блистала снѣговою бѣлизной, позолоченною яркимъ лучомъ невидимаго солнца. Тогда гордый своею бѣлизной Альпъ и тарасконскій альпинистъ обмѣнивались нѣсколькими словами, не лишенными величія.
