По мѣрѣ того, какъ обѣдъ подвигался къ концу, разговоръ становился все задушевнѣе и откровеннѣе, доходилъ до нѣжныхъ изліяній, увлажавшихъ слезою блестящіе и живые провансальскіе глаза, не терявшіе даже въ минуты быстро приходящаго волненія своего нѣсколько шутливаго и насмѣшливаго выраженія. И чего-чего только не видалъ этотъ бѣдняга Бонпаръ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ клубъ! Его ненасытная фантазія, не давая ему покоя, уносила его на край свѣта и мчала безъ удержу. И онъ разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ, повѣствовалъ объ удивительныхъ случаяхъ, сулившихъ ему богатство и вдругъ лопавшихся — вотъ такъ, прямо тутъ въ рукахъ, какъ, напримѣръ, дѣло съ его послѣднимъ изобрѣтеніемъ, дававшимъ возможность значительно сократить военный бюджетъ по статьѣ солдатской обуви.
— И знаете какъ?… Очень просто: я предлагалъ подковывать солдатъ…
— Да что вы! — ужаснулся Тартаренъ.
Бонпаръ продолжалъ совершенно спокойно, съ безумнымъ видомъ человѣка, одержимаго сухимъ бредомъ:
— Чудесная идея, не правда ли? И что же?! Въ министерствѣ меня не удостоили даже отвѣтомъ… Ахъ, дорогой мой господинъ Тартаренъ, много я выстрадалъ, много вынесъ нужды, прежде чѣмъ поступилъ на службу компаніи…
— Какой компаніи?
Бонпаръ понизилъ голосъ:
— Тш! Потомъ… не здѣсь… — и тотчасъ же заговорилъ опять громко:- Ну, а какъ вы тамъ въ Тарасконѣ? Что хорошенькаго подѣлывается у васъ? Вы мнѣ не сказали, однако, какими судьбами попали въ наши горы.
Очередь сердечныхъ изліяній была за Тартареномъ. Безъ гнѣва, но съ оттѣнкомъ тихой старческой грусти, охватывающей съ годами утомленныхъ жизнью великихъ художниковъ, необыкновенныхъ красавицъ, всѣхъ побѣдитедей народовъ и сердецъ, онъ разсказалъ про измѣну соотечественниковъ, про заговоръ отнять у него президентство и про свое рѣшеніе совершить геройскій подвигъ, водрузить тарасконское знамя выше, чѣмъ кто-либо его водружалъ до сихъ поръ, — доказать, наконецъ, альпинистамъ Тараскона, что онъ достоинъ… всегда достоинъ… Его голосъ оборвался отъ волненія. Онъ пересилилъ себя и продолжалъ:
— Вы меня знаете, Тонзагъ…
Невозможно передать словами, сколько искренняго чувства, сколько сближающей ласки слышалось въ голосѣ, какимъ онъ произнесъ это трубадурское имя, — точно руку пожалъ мысленно или на грудь къ себѣ привлекъ.
— Вы меня знаете, надѣюсь! Вы помните, уклонялся ли я, когда надо было идти на львовъ, да и во время войны, когда мы вмѣстѣ организовали защиту клуба?…
Бонпаръ поддакивалъ энергическими кивками головы. Еще бы, точно вчера было!
