Точнее, одна книга во множестве экземпляров. Капитан
распорядился: Чтецу взять книжек столько, сколько сможет унести, а затем
затопить баркентину во славу морских богов всех
времён и народов. Чтец зарылся в кучу небрежно сброшенных на доски фальшпалубы книг, сгребая в свой безразмерный мешок для награбленного пахнущие краской и клеем томики.
И вдруг из-за кучи выполз недобитый пиратами абориген
в набедренной повязке, умоляюще сложивший руки в традиционном жесте "намасте" и часто-часто кланяющийся, как китайский
болванчик на капитанском столе.
Чтец уже было собрался зарубить его своим ржавым
палашом, но абориген достал из повязки дудочку и заиграл..."Боже,
храни королеву!" - запела дудочка."Боже, царя храни!" - ответила
она сама себе."Янки - дудль!" - издевалась
она над переселенцами в американские колонии.
Так Надудеигрец оказался на
пиратском корабле. Он играл, сидя на фок-мачте. Чтец, лёжа в гамаке, прочитывал
очередной томик и швырял его за борт. И тут же доставал из мешка для награбленного новый томик с надписью: "П. Корнев.
Жнец".
На горизонте погружалась в пучину баркентина.
В подзорную трубу можно было рассмотреть на её корме облупившуюся от огня меганезийскую надпись "...брусек"...
***
Из записок Чтеца:
«Лобачевский купил зеркало. Выпуклое. И очень этим
гордился. Гости выглядели в отражении весьма смешными и несуразными, а
Лобачевский любил хорошую солёную шутку, как и любой математик, который не
может воспринимать всерьёз то, чем повседневно занимается.
Однажды Лобачевский пил утренний кофе и ждал, не
заглянет ли на огонёк какой-нибудь ранний гость, отражение которого в выпуклом
зеркале поднимет настроение и позволит, наконец, разделаться с надоевшей
теоремой о параллельных прямых на поверхности шара. И
тут в кабинет вошла горничная, мадемуазель Тиссо,
вернувшаяся днями из родной Лозанны и привезшая полный сундук свежих
прошлогодних модных парижских журналов.
Взгляд Лобачевского остановился. Лоб покрылся росой
мелкого пота. Дымящаяся трубка, рассыпая искры, ударилась о мраморную
столешницу.
Он увидел! В зеркале отразились
открытые по парижской моде на целую бесстыдную треть стройные ноги
мадемуазель Тиссо.
И они пересекались! Пересекались на поверхности шара!
Не обращая на распахнувшийся от
порывистого движения халат и начинающие тлеть на столе бумаги,
Лобачевский одним движением выпростал из английского кресла своё большое тело,
подобно летучей мыши с развевающимися полами халата подлетел к бедной
француженке и, подхватив враз обмякшее девичье тело, закружил по кабинету с
радостным утробным уханьем.
