«Френсис Дрейк» деликатно подошел к нам слева, чтобы прикрыть нас от солнцепека.
Капитан дал знак оркестру остановиться, взял сверкающий рупор и произнес традиционную фразу при встрече с потерпевшими кораблекрушение:
— В чем нуждаетесь, господа?
— Воды, два бутерброда и лосьон от солнечных ожогов, — ответил дон Родриго.
На корабле все были потрясены. Один из оркестрантов упустил свою трубу в воду.
— А не хотите ли погостить у нас? — спросил, заикаясь, капитан.
— Спасибо, сеньор, — поклонился дон Родриго. — Благодарим за приглашение и желаем вам приятного и плодотворного путешествия и успешного его завершения.
Здесь я потерял сознание и не слышал, чем закончился обмен любезностями. Очнулся я, когда корабль уже был в миле от нас.
— Дон Родриго, — спросил я, — почему?
Старый морской волк не ответил. До нас донеслись знакомые крики, команды, боцманские свистки. А потом — долгое и скучное бульканье.
«Френсис Дрейк» утонул, и на поверхности расползлось большое масляное пятно.
— Всегда так, — сказал задумчиво дон Родриго. — Был корабль, и все у него было, чтобы называться кораблем, и вдруг-ни корабля, ни капитана, ни ведомостей… Только масляное пятно. А иногда и его нет…
— Ну почему, дон Родриго?
— Не знаю, юнга, не знаю. Многое я пережил — десять кораблекрушений, четырнадцать капитанов, пять переучетов, восемь сокращений, но не знаю. Знаю только одно — не садись на обреченный корабль.
— А как распознать, что он обреченный?
— Очень просто, юнга. На нем — все как на «Френсисе Дрейке» — и музыка, и парадные мундиры…
И дон Родриго задымил своей маленькой скандинавской трубкой и уставился на горизонт, откуда непременно должно было показаться судно без парадных мундиров и духового оркестра. Я же стал описывать события на клочке оберточной бумаги, чтобы сберечь о них память, если не дождемся корабля.
Бумага неприятно попахивала занзибарской брынзой, но со временем этот запах улетучится и останется только запись, а она — сущая правда, клянусь св. Терезией де Кордова!
