И раз уж господин L. C. D. R. являет такое чистосердечие в историях, столь похожих на выдумку, — не следует ли еще больше верить всему остальному? В самом деле, разве может озадачить нас то, что он рассказывает о кардинале Ришельё? Нам ли не знать, что все министры — люди загадочные или по меньшей мере должны быть таковыми? А уж кардиналу Ришельё это качество было свойственно как никому другому, что и следует весьма убедительно из воспоминаний господина L. C. D. R. Чему же тут удивляться — тем ли приказаниям, которые этот министр отдавал Сове, или угодничеству последнего, поступившегося ради карьеры собственной женой? Тем не менее в примерах подобного рода заключается урок, как следует себя вести, — а в нем-то и есть та великая польза, какую можно извлечь из чтения книги. Я думаю также, что для господина L. C. D. R. главной причиной взяться за перо стало не столько желание поведать, в каких секретных миссиях он участвовал, сколько наставить на ум других, опираясь на собственный опыт. Едва я вспоминаю, как он сам корит себя за то, что дурно использовал благодеяния кардинала Ришельё, я понимаю, что у меня есть основания это утверждать. То же скажу и о его невинной слабости — неизменном желании казаться молодым. И даже если эти мемуары не столь назидательны, как мне представляется, то, бесспорно, очень интересны: в них есть чрезвычайно трогательные подробности, о которых никто никогда прежде не писал. Они весьма занимательны, и я не верю, чтобы кто-нибудь, читая их, заскучал. Возможно, во мне говорит дружба, связывавшая меня с их автором и сейчас побуждающая держать такие речи. Что ж, признаюсь: мы были столь дружны, что у меня есть причины проявить эту слабость. Как бы то ни было — ибо его мемуары прочел не я один, и другие люди тоже сходятся со мной во мнении, — не побоюсь сказать еще раз: нет чтения более приятного. И все же вынужден сознаться в одном поступке, не зная, осудят меня за него или поблагодарят: я публикую эти воспоминания против воли автора, который, удалившись от мира, прожил всего месяц или два и перед смертью велел мне их уничтожить. Причина тому мне не вполне понятна — разве что, готовясь оставить этот мир, он не желал тревожить некоторых людей, с которыми прежде враждовал и о коих отзывается не слишком лестно, — но она не показалась мне достаточно веской, чтобы лишить публику столь любопытного произведения. Так или иначе — вот оно, в том виде, как я его получил, я ничего не убавил и не прибавил.
