— Все те, кто погряз в распутстве и несправедливости…
— А эти несознательные люди…
— Не такие уж и несознательные.
Человек с карабином повернулся к залу.
Мне казалось, что он смотрит прямо на меня. Он открыл рот. Я не знал, куда деваться. Затем услышал:
— От всего этого ощущаешь голод. У меня урчит в животе.
Старичок с седой бородкой предложил ему пообедать с ним и пятью остальными слушателями, но тот отказался:
— Я бы с удовольствием, да меня ждет к обеду жена. Не хочу, чтобы она беспокоилась. И потом, нужно немного отдохнуть. В три часа я должен вернуться на баррикады.
Он поднял руку в приветственном жесте и воскликнул:
— Долой легавых!
— Долой легавых! — повторили сгрудившиеся возле него.
Человек с карабином направился к выходу, пятеро мужчин и женщина провожали его взглядом.
Я видел, как он шел по улице с яростным видом. Группка рассеялась, одни сели за столик, другие вышли.
Чувствовал я себя неловко. Нужно что-то делать, подумал я не слишком уверенно.
— Стаканчик коньяку, — сказал я официантке.
В доме, однако, не стреляли. Я продолжал жить своей жизнью. Нанял немую домработницу. Два часа в день она убирала — застилала кровать, подметала, мыла стаканчики, из которых я пил, проветривала квартиру, затем закрывала окна. Она также чистила шторы.
Нет, они не начнут стрелять в доме. Битва шла еще достаточно далеко от меня. Прохожие на улице не выглядели обеспокоенными. Дама прогуливала собачку в то же самое время. Двое пенсионеров, живущие в домике напротив, по-прежнему выходили на свою ежедневную прогулку, поддерживая друг друга. Возвращался к себе седой русский, крупный хромой мужчина — с тростью в одной руке и хлебом в другой. Еще я постоянно видел пожилого мужчину с нагруженной продуктами сумкой. Он, наверное, ходил на рынок, жена у него парализована, сообщила мне консьержка, которая стала проявлять ко мне большее, нежели прежде, почтение. Она привыкла ко мне, как привыкают ко всему. Издалека уже доносились выстрелы, не нужно было даже особенно прислушиваться. Я об этом, правда, много не думал. Вечером стрельба усиливалась. Вставал я поздно. Приводил себя в порядок, чтобы выйти из дому к моменту прихода домработницы. Иногда думал о первой официантке. Как ее звали? Ивонна или Мария? Новая официантка была со мной вежлива. Не более того. Иногда, когда я вспоминал о первой, меня посещало сожаление. Но случалось это все реже и с меньшей силой. Все-таки во мне была какая-то дыра. Были и другие дыры. Должен ли я проявить инициативу и сказать этой новой официантке о своем желании, чтобы она заменила мне ту, другую — Ивонну или Марию?
