– Живет кто здесь? – спросил кто-то удивительно знакомым голосом. И вдруг захохотал. – Не узнаешь, Федча?
Федоровна зажгла еще один жирник, и в зимовье стало совсем светло.
– Сукин ты сын, Колька! Напужал как. Нет, чтоб по-людски зайти. Все с вывертами.
Федька стоял на полу босой и радостно улыбался.
– Ну, что смотришь, как баран на новые ворота, – веселился Колька Крюков. – Не узнал? Я тебя специально решил напугать.
Оправившаяся после первого испуга Костишна бросилась собирать на стол, но партизаны от угощения отказались.
– Некогда нам, тетка. Как-нибудь в другой раз. Бельишком вы не богаты? Это я мужиков спрашиваю.
Федька, придерживая штаны рукой, открыл старенький сундучишко.
– Чего-нибудь найдется. Вот.
Достал свою новую рубаху, белые подштанники.
– Обносились, что ль? Да ты, Кольша, сюда смотри, в сундук. Может, еще что пригодится?
– Ладно, хватит. У тебя самого не густо. А вот бакарок возьму, – показал Крюков на выгнутый солдатский котелок. – Эта вещь мне нужна.
Ночные гости пробыли в зимовье недолго. Федька надернул ичиги, выбежал на улицу провожать. Около сенника остановил Николая.
– Сказывай, чего приезжали? Не чай же пить.
Николай свернул папиросу, прикурил, пряча огонь в широких ладонях.
– Знамо, не чай пить. За семьей Осипа Яковлевича. А то тут замордовали Анну совсем.
– Вроде не трогают. Но следят за ней. Даже теплую одежду отобрали, чтобы не убежала.
– Я и говорю, Вроде приманки держат.
На улице уже не стреляли. Только слышались громкие голоса, ржание лошадей.
– Вот что, – вдруг сказал Федька. – Устя пусть тоже уезжает. После вашего набега непременно заимку начнут шерстить. А Устю уже видели кому не нужно. И не раз.
– Пожалуй, дело говоришь, – Николай вдел ногу в стремя, легко прыгнул в седло. Сухой, горбоносый конь присел на задние ноги, крутнулся на месте. – Дальше не показывайся со мной.
Федька вернулся в зимовье, растирая покрасневшие руки. Там не спали, на все лады перебирали приход ночных гостей. Женщины громко жалели белье.
– Это что за хунхузы были? Штаны и рубаху забрали. Теперь парню перемыться не в чем… И Колька с ними.
– Не хунхузы, а партизаны, мать.
Женщины замолчали, но видно было, что белье им все равно жалко.
У поселка Караульного Аргунь делает крутой изгиб. Громадная голубая подкова вписалась среди степей и сопок. Поселок стоит на самой излучине многоверстовой подковы и строго следит за дорогой к своим заимкам. Чтобы попасть на Шанежную из леса – поселок миновать трудно. А в Караульном сильный гарнизон японцев, стоят белые казаки. Но Смолин для своего набега выбрал другой путь. Сотня на самых выносливых конях рванулась через китайскую территорию и к полночи вышла на Шанежную. Услышав со всех сторон пальбу, казаки, прессовавшие на заимке сено, не оказав никакого сопротивления, разбежались по приаргунским тальникам, попрятались в кочкарнике, заросшем жесткой травой. Разбежались и люди, назначенные следить за семьей Смолина.
