— Твой достославный Владыка может просто сдохнуть, Геррик. Например, сегодня. Например, сейчас. И что ты тогда будешь делать, герой? — Владыке в кои-то веки было искренне интересно.
— Вы хотите умереть? А как же Ваш долг? Ваши подданные? Ваш город? — Геррик засмеялся. — Правитель Куарана пока Вы, а не я. Так что не надо мне угрожать — я пострадаю меньше всех тех, кто Вам дорог. Хотите умереть — попробуйте, уверен, это будет исключительно трогательная сцена.
Уже прошло время, когда можно было уйти с ощущением выполненного долга, а покидать этот мир лишь с чувством собственного бессилия — глупо. Уходить надо так, чтобы каждый мечтал тебя остановить, и вот тогда можно будет предоставить им такой шанс.
— Договорились.
Единственное слово и волна сломала хрупкие скрепы в груди Владыки. Энгелар Хрустальный Родник, великий правитель и слабый маг, использовал крупицы накопленной силы не на врагов — на себя. И пусть так не принято. И пусть кто-то потом назовет трусом, кто-то — глупцом, а остальные — безумцем. И пусть лепестки цветов дикой вишни весной ложатся на чье-то другое траурное ложе. Пусть. Всю свою усталость, пережитое отчаяние, свой позор и свою боль он вложил в этот удар. Удар, опрокинувший свет и бросивший Энгелара во тьму.
«Еще нет», — упрямо возразил Рок, сидя где-то за горизонтом и почесывая давно небритую щетину. — «Еще рано».
И барр Геррик, уже примеривший чужой плащ Владыки и желавший несравнимо большего, бросился на вцепившуюся в собственную грудь руку Энгелара, руша потоки силы.
Лаорец успел вовремя, вот только потом, давая наставления армейскому лекарю, он почему-то не чувствовал вкуса победы — только непривычный, едкий и кислый вкус неудачи и ощущение, что его все-таки обманули.
…
Сутки глубокого сна не принесли мне ни хорошего настроения, ни хорошего самочувствия. Пожалуй, только спать хотелось чуть меньше да голова кружилась чуть слабее. Казалось бы, грех жаловаться — есть свет, чтобы видеть мир, есть морозный воздух, чтобы сделать вдох, есть узкая улица, чтобы сделать шаг. И есть сильный ветер, чтобы унести рвущиеся с губ слова:
Дорога моя бесконечно под ноги стелется
И в лютую стужу, и в самую злую пургу.
Все изменится, точно изменится, знаю — изменится.
Вот только, увы, я дождаться уже не смогу.
Я шел вперед по пустому, разрушенному войной и брошенному людьми городу. Он уже умер окончательно, перестав пыжиться и делать вид, что все еще у него будет — и детский смех, и базарный день, и блестящие панцири многочисленной стражи на новеньких, отстроенных стенах. Останутся только три сотни беглецов, уведенных Тоном Фогом незадолго до визита лаорцев, да пара десятков из нашего с Меченым отряда — измотанных и оборванных, убивавших и убегавших, людей, не веривших ни во что.
