Еще было не раз и не два. Откуда он доставал все эти фляжки и бутылки, и как он смог их сохранить, когда другие младшие сотрудники перепахивали тут все в округе в поисках спиртного на вечеринке по поводу начала раскопок, я не знал. К концу вечера, а точнее к середине или даже к концу ночи я знал уже совсем мало: как меня зовут, откуда я родом и что я здесь делаю. Хотя на последний вопрос я не мог себе ответить даже на трезвую голову.
Остаток ночи прошел в беготне от тети Джинджер и ее кухонного ножа по салону падающего в бесконечность вертолета.
Утро не внесло ясности в систему координат «кто я — где я». Человеком я себя точно не ощущал, скорее черепахой, плавающей по еще не застывшему цементному раствору. Я ползал на брюхе, пытаясь найти хоть что-нибудь из жидкостей, чтобы пропихнуть набившийся в рот песок. Голова моя была в трещинах, причем изнутри, потому что тактильно они не ощущались. А еще у меня есть одна поганая привычка. Нет! Да! У меня есть одна ужасная привычка и одно не менее ужасное следствие. Про привычку вы видели сами. Нет — это не привычка напиваться каждый день, это просто привычка напиваться. А следствие — это не умирающий по утрам организм, такое у всех, а то, что с похмелья я просыпаюсь очень рано и мой организм начинает умирать раньше других! Видеть, как другие спят, а тебе так… так… нехорошо. От этого становится совсем не хорошо. Ой!
Я сделал нехорошо прямо на свою кровать, которой оказался вчерашний стол, который до этого, еще раньше, был просто ящиком, пока его не заставили консервными банками, и пополз в какую-то тень. Воды я там не нашел, но мне стало немного легче и я начал внушать себе, что я сплю. Мне снились обычные кошмары, в которых я то от кого-то убегал изо всех сил, то, наоборот, пытался догнать с теми же затратами энергии. Но так как во сне обычно не бегают, а медленно плавают, как в вате, перебирая на месте ногами, то я просто плавал и перебирал. Потом мне снилось, что я в Африке и нас ищут как незаконных расхитителей гробниц, и мы голые с Елен вдвоем бежим от кого-то — кого не видно, но очень страшно! Потом мне снилось, как шумят кукурузные поля за нашим городом, затем мне приснилось, что я проснулся. Я открыл глаза и увидел, что лежу под днищем вагона и понял, что все еще сплю: мне двенадцать лет, мы с Джимми в третий раз сбегаем из дома, полштата протряслись в щелях между колесами, скоро будет станция — снимут, затем полицейский участок, ожидание родственников и неотвратимое ощущение, что скоро будут бить, потому что предыдущие два раза заканчивались именно так. Мне сразу не понравился этот старый сон и я решил окончательно проснуться. Но проснуться не получалось, потому что я по-прежнему лежал под вагоном. Поезд почему-то не ехал, вагон не трясло, колеса не стучали, а кукурузные поля шумели очень усердно, хотя их не должно было здесь быть — это звуки и картинки из разных воспоминаний. Чтобы точно убедиться в том, что я все еще сплю, я повернул голову и сфокусировался на колышущихся зеленых портьерах. Так и есть. Стоят и шумят. Поезд стоит и не шумит, а кукурузные поля тоже стоят и шумят, хотя шуметь должен поезд, а поля молчать и мелькать. А я, похоже, уже не сплю и проснулся явно где-то не там, где засыпал. Я выкарабкался из-под вагона остатками своего организма и окончательно понял, что я где-то в другом месте — вокруг росла сплошная стена кукурузы, посредине была поляна, посыпанная песком, на ней стоял одинокий товарный вагон без всего остального поезда, а рядом валялись какие-то полуголые люди, лежащие вперемежку с ящиками в самых безобразных позах. По их положению, состоянию и степени оголенности было трудно понять, закончился ли вчерашний вечер хоть для кого-нибудь из них сексом, но сейчас мне было не до них.
