Я вез как в полусне. Когда я мысленно возвращаюсь к тому раннему утру, то не обнаруживаю в ящике своей памяти никакого чувства боли или чего-то подобного. Ясно вижу великолепное красное солнце, встающее над лентой шоссе и заливающее кровавой краской расплывчатые черты сидящего рядом Батона, ощущаю еле преодолимое желание спать, клонюсь к рулю, клюю носом, вздрагиваю, просыпаясь, и это - всё.
Когда приказали остановиться, я разглядел метрах в трехстах от поворота на сто девятый километр несколько машин с чужими людьми. "Наши" выскочили из "коробок", открыли багажники, и тут я увидел, как они вынимают черные новенькие автоматы с короткими, слегка расширяющимися, как у мушкетов, стволами и бордовыми пластиковыми или капроновыми ручками и накладками - такие носят в центре патрульные милиционеры - и, присоединяя блестящие смазкой магазины и щелкая затворами, подходят к Батону, все еще сидевшему в "жигуленке", открыв дверь и вывалив наружу толстую ногу в черном ортопедическом ботинке. "Говори, батя", - выдохнул самый крупный из парней. Батон приказал мне оставаться в машине, а сам захромал во главе группы по направлению к чужакам. Меня поразило, что все это совершалось открыто: по шоссе проносились автомобили, а люди с автоматами спокойно двигались по его обочине. Я видел, как они сошлись с вышедшими им навстречу противниками и, вместо того чтобы открыть огонь или что-либо в этом роде, смешались в кучу, закурили все вместе, а Батон что-то дружелюбно обсуждал с человеком, которого я уже видел во время одной из наших деловых поездок. Разговор занял не больше пяти минут, после чего группа стоявших вновь разделилась надвое и "наши" вернулись к машинам. Батон казался довольным переговорами и буркнул мне: "Видел, как я их, козлов?".
Какой смысл вкладывал он в это высказывание, я так никогда и не узнаю, потому что в тот же день, воспользовавшись короткой паузой в нашей с ним езде по городу, попросту "слинял", сбежал значит, бросив "жигуленок" на стоянке. Договорившись с водителем-"международником" за триста долларов, через пару часов я уже корчился в узком тайном пространстве между кабиной и грузовым отсеком. Я знал, чем рискую в случае, если попаду к Батону: меня зарежут.
Ехали три дня. Водитель выпускал ночью "до ветра", при мне были две буханки хлеба, пластиковая полуторалитровая бутылка с водой и пустая "для малых нужд". Я, собственно, не уверен, что находился в пути три дня: так сказал водила, высаживая меня на крашенной желтой краской автобусной остановке. "Мы - в Згожельце, вон там - немецкая граница. Мне сейчас назад, да и немцы - не наши парубки, найдут в машине. Пересидишь день, ночью переходи речку на немецкую сторону, в Гёрлиц. Бывай". День я провел в парке. Один раз вышел осмотреться к пропускному пункту на мосту. Польские пограничники в смешных высоких ботинках с раструбами зевали от скуки и, казалось, не обращали внимания на поток идущих мимо людей. На противоположной стороне оливковыми пятнами двигались фуражки немцев.
