— Кто эта девушка? — повторила она.
Я объяснил, что Розалинда моя двоюродная сестра. Она наблюдала за мной, пока я говорил, а потом медленно кивнула и спросила:
— Он хочет ее? Правда?
— Так он сказал, — угрюмо ответил я.
— Она может родить ему детей? — пытала меня Софи.
— Чего ты от меня добиваешься? — требовательно спросил я.
— Значит, ты любишь ее? — продолжала она.
Опять всего лишь слово. Научившись испытывать слиянность друг с другом, когда нет ни одной мысли только твоей и каждый впустил другого в себя настолько, что уже никогда ему не быть только собой одним, когда оба начали смотреть единым взором, любить единым сердцем, радоваться единой радостью, когда в эти мгновения полного отождествления обоих разделены лишь тела, стремящиеся друг к другу…
Если с тобою так, где подобрать для этого слова?
Ими всегда так мало можно сказать…
— Мы любим друг друга, — ответил я.
Софи кивнула. Она подняла несколько веточек и, опустив глаза, принялась ломать их загрубевшими пальцами. Потом произнесла:
— Он уехал туда, где дерутся. Она сейчас в безопасности.
— Она сейчас спит, — сказал я. — Они сейчас обе спят.
Она недоуменно посмотрела мне в глаза:
— Откуда ты знаешь?
Коротко, по возможности не очень сложно, я объяснил ей. Она слушала, продолжая ломать веточки, потом кивнула:
— Я помню. Мама говорила, что в тебе есть что-то необычное, что ты иногда понимал ее еще до того, как она объясняла тебе что-нибудь. Это то самое и есть?
— Думаю, что да. По-моему, твоя мама немного обладала этим свойством, сама того не зная, — сказал я.
— Как, наверное, замечательно иметь такие способности, — сказала она задумчиво, — как будто у тебя есть еще внутренние глаза.
— Что-то вроде этого, — признал я, — это трудно объяснить. Но не всегда это замечательно. Иногда это просто ранит.
— Быть Отклонением в любом случае больно. Это всегда так, — ответила Софи.
Она по-прежнему сидела на корточках, опустив невидящий взгляд на лежащие на коленях руки.
— Если она родит ему детей, он больше не захочет меня, — сказала она наконец.
Было еще достаточно светло, чтобы я заметил поблескивание на ее щеках.
— Софи, дорогая моя! — воскликнул я. — Ты любишь его, этого человека-паука?
— Не называй его так, пожалуйста. Мы же ничего не можем поделать с тем, что мы такие. Его зовут Гордон. Он добр со мной. И он привязан ко мне. Надо самому иметь так мало, как я, чтобы понять, что это для меня значит. Ты никогда не знал одиночества. Ты не можешь понять, какая пустота подстерегает здесь кругом. Я бы с радостью родила ему детей, но не могу. Я… ну почему они делают это с нами? Почему они не убили меня? Это было бы милосерднее, чем оставить так жить.
