Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако» | страница 121

— Слово «хи-хабутай» я не знаю!

Тогда тот недотёпа обиделся:

— Как же это, «хи-дзиримэн», «хи-дзая», «хи-дансу» вы говорить можете, а мне нельзя сказать «хи-хабутай»?

На том это и замяли.

Тот глупец, которого Иккю осадил, разозлился, всё думал, как бы ему поддеть того в ответ. Когда дошла очередь до Иккю, он сказал:

— Хикокуро![284]

Тогда недотёпа встрял:

— Да разве бывает «хикокуро»?

Иккю на это ответил:

— Как же не бывать, бывает, вон в моём храме привратника зовут Хикокуро!

Непонятно, что там творилось в голове у этого человека, но в свою очередь он сказал:

— Куросукэ!

Ему говорили:

— Что это такое, мы же в «передачу огня» играем, откуда тут взялся Куросукэ?

— Если в его храме бывает Хикокуро, то в моём привратником служит Куросукэ! — отвечал он.

О происхождении Иккю уже сказано в предыдущих сборниках, так что здесь мы об этом писать не будем[285].

Как-то господин Коноэ зашёл проведать Иккю и увидел в нише токонома каллиграфический свиток с именами Трёх божеств и прорицаниями[286]. Хорошенько присмотревшись, он увидел, что в «прорицаниях», оказывается, написано: «Вовек не утолишь горести свои, снедающие тебя дни и месяцы».

Удивился господин Коноэ, вернулся во дворец и донёс это до высочайшего слуха. «Может быть, ему чего-то не хватает?» — было сказано ему, и Иккю послали множество разных вещей.

После того снова зашёл господин Коноэ к Иккю, и видит — рядом с «не утолишь горести свои, снедающие тебя дни и месяцы» приписано: «Немного утолил». «Неужто не хватило?» — подумал он, и послали ещё всякого золота и серебра. И опять зашёл господин Коноэ к Иккю, смотрит, а рядом с «немного утолил» приписано: «И снова утолил».

Конец второго свитка

Когда Иккю заболел и ел жидкую кашу «каю», чтобы поддержать здоровье, к нему пришёл человек по имени Хасэгава Ёкити, который гордился своей учёностью, разделил с ним еду и говорил:

— Есть, наверное, какой-то смысл в том, что в иероглифе «каю», «каша», справа и слева пишут знак «лук», а между ними — «рис». Совершенно непонятно. Ведь эта каша готовится так: кладут рис в воду и разваривают, пока не станет совсем мягким. Написали бы «вода» и «рис» или же к знаку «еда» добавили бы знак «кипяток», а по какой же такой причине написали так, как есть?

Так он спрашивал Иккю, а тот отвечал:

— У этого иероглифа есть свой смысл. В старину в Великой Тан были святые владыки Шэнь-нун