- Спасибо, что пришли, - Дилан пожал руку человеку в черном смокинге, с которым работал его отец, а затем кивнул его жене, которая кивнула ему в ответ.
- Алан был моим другом, - Ладвуд сильнее сжал его ладонь, - и эта трагедия коснулась всех нас. Мы просто не могли не придти.
Он только кивнул и больше ничего не сказал. Мужчина обнял его и ободряюще похлопал по спине, а затем вышел наружу. Дилан сделал глубокий вдох, стараясь сдерживать ту боль, что с каждой проходящей секундой прогрызала в его груди все большую и большую дыру, образовывая ни с чем несравнимую пустоту. Он будет держаться. Сегодня. Завтра. Весь следующий месяц, а затем и год. Он будет сильным столько, сколько нужно, и если понадобится, переступит черту, поменяет собственные принципы, станет лгать себе и окружающим, но никогда и никому не позволит увидеть слезы на своих глазах. Никогда. И никому.
Он проводил ещё около сотни людей, не забывая пожимать им руки и кивать в знак благодарности. Некоторых из них он видел впервые, но, несмотря на это, они искренне и со всей присущей человеку чувственностью выражали свои соболезнования и давали такую необходимую им с Сарой поддержку.
Хотя вряд ли хоть кто-то из присутствующих, мог бы с уверенностью сказать, что понимает его боль. Что понимает, что значит винить себя в смерти родителей. Что значит чувствовать себя неблагодарным, недостойным сыном, предавшим веру и надежды отца. Сыном, который вызывал слезы матери, когда сбегал из дома под покровом ночи для того, чтобы ощутить, как от нереальной скорости в жилах закипает кровь, как от подступающего адреналина учащается пульс, а от бегущей вверх стрелки спидометра на мгновение останавливается сердцебиение.
Вряд ли хоть кто-то в этом зале слышал, с какой болью сейчас кричал маленький мальчик, обессилено падающий на пол и громко роняющий соленые слезы. Он сомневался, что хоть кто-то видел, с какой неистовой силой этот ребенок дергал ногами, барабаня ладонями по холодному дереву, и выкрикивал, как ему жаль. Как он просил прощения у самых дорогих ему людей, навсегда ушедших из этого мира и из его жизни. Как клялся в том, что больше никогда не посмеет перечить воле своего отца и ни за что не заставит маму огорчаться, если только они вернуться обратно. Если только дадут ему ещё один шанс.
Дилан с усилием сжал свои пальцы в кулаки, а затем перевел взгляд на три массивных креста, висевших на дальней стене церкви. Он никогда не верил в Бога. Никогда не говорил с Ним и никогда и ничего у Него не просил. Но сегодня, находясь здесь, и сполна нахлебавшись из Чаши Скорби, он просто понял, почему люди делали это. Почему молились, верили и надеялись.
