На следующий день Каменев, зять Троцкого, выступил по его поручению с речью, от которой всем нам, присутствующим офицерам, кровь бросилась в голову. Она была дерзостью; русские имели бы некоторое право так говорить, если бы положение было обратным, то есть если бы германская армия была разбита и повержена в прах, а русские войска победоносно стояли бы на германской земле.
Один взгляд на Кюльмана показал мне, что и его терпение истощено. Он дал мне слово, и я начал объяснять русским, каково истинное положение дел и какая разница существует между их речами и их поступками; они говорят громкие слова о свободе совести, свободе слова, самоопределении народов и о других прекрасных вещах, а в действительности у себя на родине не терпят свободного общественного движения; они штыками разогнали Учредительное собрание, выборы в которое закончились не в их пользу, разогнали вооруженной силой белорусское народное представительство в Минске и теперь разгоняют свободно избранную украинскую Раду. Для немецкого Верховного командования вопрос о пограничных государствах решен: оно стоит на той точке зрения, что законные представители этих государств высказались за их отделение от Советской России, – поэтому вторичное голосование бесцельно. Говорил я сидя и совершенно спокойно; я ни разу не возвысил голоса и не ударял кулаком по столу, как об этом говорит создавшаяся легенда.
Когда я окончил, воцарилось глубокое молчание. Даже Троцкий в первый момент не мог ни слова возразить. Да и трудно было что-нибудь сказать, так как все, что я утверждал, было правдой. Заседание было вскоре прервано.
Фактические результаты моих доводов были не так велики, как я надеялся. Троцкий ограничился тем, что на следующем заседании сказал несколько ничего не значащих слов и с приемами агитатора осудил мою речь как выражение милитаризма. Но и впредь он не стал на почву практической работы и продолжал свои диалектические кунштюки. К сожалению, и Кюльман не воспользовался случаем на основании моей речи потребовать, чтобы конференция вступила наконец на путь органической работы.
Через начальника оперативного отделения я изложил генералу Людендорфу основания для моего выступления и просил его сообщить мне его мнение по этому предмету. Генерал Людендорф одобрил мой образ действий и просил меня по возможности содействовать ускорению переговоров и направлению дебатов в реальное русло. После того как мне не удалось добиться фактического успеха моим вмешательством в переговоры с Троцким, мне оставался еще другой путь: переговоры с украинской делегацией.
