С приездом Троцкого прежнее непринужденное общение вне заседаний прекратилось. Троцкий просил, чтобы делегации была предоставлена возможность столоваться у себя на дому, и запретил своим коллегам всякие частные разговоры и сношения. Перед началом переговоров произошло маленькое столкновение. Арена в Брест-Литовске показалась Троцкому недостаточно большой для его пропагандистских целей. Он требовал перенесения переговоров в Стокгольм. При этом им прежде всего руководило соображение, что в Брест-Литовске, то есть в военной зоне, ему не удастся войти в непосредственное соприкосновение с недовольными элементами центральных держав, при помощи которых можно было бы распространить в широких народных кругах и использовать в целях пропаганды его зажигательные речи. Само собой разумеется, что это требование было представителями центральных держав отклонено. Тогда начались между Троцким и Кюльманом словопрения, которые длились много недель и ни к чему не привели.
Только постепенно стало всем участникам ясно, что главной целью Троцкого было провозглашение большевистского учения, что он обращался через голову конференции ко всему миру, не придавая никакого значения работе по существу. Параллельно с его речами распространялись радио ко «всем», призывавшие к неповиновению, разжалованию и убийству офицеров. Я заявил против этого энергичный протест; Троцкий обещал свою помощь, однако возбуждающие радио продолжались.
Переговоры все дальше уходили от реальной почвы, превращаясь в теоретическую дискуссию. При этом тон Троцкого с каждым днем становился все агрессивнее. Поэтому я обратил однажды внимание Кюльмана и графа Чернина на то, что так мы к цели никогда не придем, что совершенно необходимо снова поставить переговоры на реальную почву. Я вызвался при первой же возможности, как в зеркале, показать русской делегации, каково действительное положение дел и для чего мы, собственно, все здесь собрались.
Как и всегда, Кюльман вполне разделил мое мнение. Граф Чернин, который с каждым днем становился все нервнее, колебался. Он ни на йоту не приблизился к своей цели – вернуться в Вену, непременно заключив мир, – но все еще надеялся при помощи любезности и дипломатической ловкости сблизиться с большевиками. Но в конце концов и он уступил. Было условленно, что Кюльман при первом же удобном случае даст мне слово, и я скажу тогда все, что мне покажется необходимым.
Такой случай представился скорее, чем мы предполагали.
