Казалось, Эш мог бы уже осмыслить все это, мог проникнуть в это, постичь, создать крепкую, легко объяснимую теорию, если только…
— Мистер Эш…
Его отвлек тихий голос. Ничего другого не требовалось. Он всех их научил этому: «Не хлопайте дверями. Говорите тихо. Я вас услышу».
А этот голос принадлежал Реммику, который и от природы был нешумлив, англичанину (с примесью кельтской крови, хотя сам Реммик этого и не знал), личному слуге, незаменимому в последнее десятилетие, хотя вскоре должно было настать время, когда ради безопасности Реммика придется отослать прочь.
— Мистер Эш, пришла та молодая женщина.
— Спасибо, Реммик, — ответил Эш еще тише, чем слуга.
В темном оконном стекле он мог бы при желании увидеть отражение Реммика — благообразного мужчины с маленькими, очень блестящими голубыми глазами. Они сидели слишком близко друг к другу, эти глаза. Но лицо не казалось неприятным, и на нем всегда было выражение такого спокойствия и непоказной преданности, что Эш даже полюбил это выражение, полюбил самого Реммика.
В мире существовало множество кукол со слишком близко посаженными глазами, в особенности французских кукол, изготовленных много лет назад «Жюмо», «Шмиттом и сыновьями», а также «Юре» и «Пети и Демонтье», — с круглыми, как луна, личиками, с блестящими стеклянными глазами возле маленьких фарфоровых носиков, с крошечными ротиками, на первый взгляд казавшимися миниатюрными бутонами, а то и следами пчелиных укусов. Всем нравились эти куклы. Покусанные пчелами королевы.
Когда ты любишь кукол и изучаешь их, ты начинаешь любить и все разновидности людей, потому что видишь целомудрие в выражении их глаз, то, как тщательно они сделаны, как изобретательно собраны вместе все части, создающие то или иное необычное лицо. Иногда Эш просто гулял по Манхэттену, намеренно видя каждое лицо как некое искусственно созданное целое, где ни нос, ни ухо, ни морщинка не были случайными.
— Она сейчас пьет чай, сэр. Она ужасно замерзла по дороге.
— Разве мы не посылали за ней машину, Реммик?
— Да, сэр, но она все равно замерзла. Снаружи очень холодно, сэр.
— Но в музее наверняка тепло. Ты ведь проводил ее туда?
— Сэр, она сразу поднялась наверх. Вы же понимаете, она очень взволнована.
Эш повернулся, сверкнув улыбкой (по крайней мере, он надеялся, что это улыбка), и отпустил Реммика — самым легким взмахом руки, какой только мог заметить этот человек. Потом пошел к дверям примыкавшего к комнате кабинета, по полу каррарского мрамора пересек кабинет и заглянул в следующую комнату, пол в которой, как и во всех остальных помещениях, тоже был мраморным, — там в одиночестве сидела у письменного стола молодая женщина. Эш видел ее в профиль. И мог заметить, что она волнуется. Он видел, что ей хотелось чая, а потом расхотелось. Она не знала, что ей делать со своими руками.
