Джим был для нее всем. Она себе самой казалась больше и лучше, когда находилась с Джимом. Даже краски казались ярче. А теперь мир стал серо-черным. Уродливым.
Дождь превратился в ураганный ливень, молотил по земле, вздымал туман, вымывающий из воздуха жар, а с волос и рук Холли – могильную пыль. По кюветам с клокотаньем неслись целые реки, направляясь к главному каналу, уходящему в пустыню – туда, где вместо стены огня поднялось облако пара. Вот и все надежды на то, что этот город сгорит дотла.
Нужно уходить отсюда, прочь от уродства и боли. Холли много думала об этом: как это возможно? и как на это решиться?
Она приготовила все еще накануне вечером. Джим всегда скверно засыпал. Немного поисков – и обнаружились его тайные загашники со снотворным. В личном шкафчике в ванной с «мужскими» принадлежностями. Залезть в него казалось сродни маленькому предательству. Вторжению в святая святых. Там была старая бритва «Жиллет», которой Джим пользовался с колледжа, полупустой флакон одеколона, расческа с застрявшими волосинками. Холли побрызгала одеколоном в воздух и вышла из ванной с чувством, будто ступает сквозь призрак мужа.
Найденные три бутылки «Амбиена» вдова высыпала на гранитную столешницу на кухне. Поиск в Интернете не дал почти ничего. Запрос: «Сколько таблеток снотворного окажутся смертельными?» – выводил или на форумы, обсуждающие бессонницу, или на сайты помощи думающим о самоубийстве. Мало-мальски полезной информацией оказался лишь ответ медсестры, что взрослому нужно по меньшей мере полсотни. На столе лежали шестьдесят три. Хватит на стройную фигуру. Холли ссыпала их в мешочек для заморозки и раскрошила, чтобы уж наверняка не потерять ни одной. Ломаные края таблеток проткнули пакет, оставив на граните белые следы. В инструкции к таблеткам предупреждалось, что их нельзя запивать алкоголем, и потому Холли принесла из кабинета бутылку «Гленфиддиха» и поставила рядом с кроватью. Осталось только налить в большой стакан, растворить таблетки, выпить залпом, улечься и с наслаждением уплыть в пьяный туман.
Но сначала надо добраться до дома.
Холли заставила себя брести сквозь хлещущий ливень, переставлять ноги, пока впереди сквозь туман не замаячил силуэт ее дома. Добралась до ворот и, буквально стиснув зубы, прошагала оставшиеся несколько футов до двери. Машина Холли стояла в конце проезда, чтобы не занимать место для машины Джима. Теперь она больше никогда не будет здесь стоять. Эта мысль обрушилась будто камень. Холли стало дурно. Очень. Она схватилась за деревянные перила, налегла на них, выжидая, пока минует тошнота. Затем втащила себя по ступенькам на широкое, укрытое навесом крыльцо. Справа от двери стояла кушетка. Холли была настолько измучена, изнурена, что готова была свалиться там и забыться – хоть на минуту. И так бы и сделала, если бы не мокрое платье. Ведь вымокла до нитки, продрогла, а здесь никаких одеял, чтобы согреться. К тому же надо делать дело. Потому Холли распахнула наружную дверь, вошла и тут же закрыла ее за собой. Рефлекс городского ребенка: всегда не по себе оставлять дом открытым.
