— Понимаешь, — медленно проговорил Юра. — Он напомнил мне отца. Как и мой отец, он просто делал свое дело. А я зачеркнул всю его жизнь. Взял и зачеркнул. Одним махом. Из-за подписи под подвалом. Поздравлений. И самой обыкновенной трусости — испугался неприятного разговора с главным.
— Ты как Валька. Как мой Валька, — сказала Майя и коснулась пальцами его волос. — Послушай, Юра, а ты… Знаешь, может быть, сейчас я делаю то, что ты тогда, с этим фельетоном. Я ведь чужая невеста, и он будет несчастлив. Всю жизнь. Я знаю.
— Нет, это другое. Совсем другое, — сказал Юра. — Понимаешь, то, что тогда произошло, уже невозможно было поправить. И я должен жить с этим. Всю жизнь.
— И я тоже. Буду знать, что он несчастлив. Всегда буду знать. Ну, скажи, скажи — как мне поступить?
— Разве ты не решила?
— Решила. Но теперь, когда ты мне рассказал… Ты как Валька, — снова повторила она, — а если ты из-за этого переменишься ко мне?
— О чем ты говоришь? Все равно ты не смогла бы лгать. И все рухнуло бы, как только ты поняла бы себя.
— Теперь мне ничего не страшно, — сказала Майя. — Я тебя никому не отдам. Только уедем как можно скорей. Увези меня. Все равно — куда. Обещаешь?
— И я тебя не отдам. И мы уедем, — у Юры перехватило дыхание от запаха ее волос, от звука голоса, от того, что она была так близко. — Уедем хоть завтра. Куда хочешь — хоть к черту на рога.
…Теперь, сидя за столом в большой комнате напротив Полины Александровны и справа от Майи, Юра про себя повторял фразу, которую должен был сейчас сказать. Полина Александровна молчала. Свет из окна падал на ее лицо, оно казалось Юре замкнутым, отчужденным, и он все медлил. Молчание становилось тягостным, и Майя решилась.
— Знаешь, мама, лучше сразу. Мы с Юрой… Наверно, нам придется уехать…
— Да, да, — поспешил вмешаться Юра. — Мы уедем в Среднюю Азию. Самарканд, Хива, Бухара… Это совсем другой мир. Иногда кажется, что вот сейчас оживут древние караванные пути, — Юра словно подальше хотел отойти от этого слова «уедем», — а в долинах — розы. В горах — звон ручьев, цветущие тюльпаны…
Что за чушь — тюльпаны, звон ручьев! Я люблю ее — и что бы ни происходило, она будет моей женой, — вот что надо было сказать. Но что-то удержало его — нет, нет, не трусость, лицо Полины Александровны. Может быть, он почувствовал: сейчас нельзя, не время?
— Туристский сезон, — тихо проговорила Полина Александровна. Она попыталась улыбнуться. Но лучше бы не пыталась. В ее лице вдруг мелькнуло выражение резкой боли, такой резкой, что она не смогла сдержать ее и поспешила опустить голову.
