– Во дает шороху! – Михаил просветлел лицом, глядя на бешенство воды и ветра. – В голомя сейчас не сунешься. Знаете, что такое голомя?
Гриша рад был знать:
– Открытое море – голомя. Дед так говорил.
– Отсюда дед-то был?
– Да не знает никто. Но слова помнил разные.
Михаил немного по-новому взглянул на Гришу.
Быстро, получасами, пронеслось, прогрохотало над головами. И снова унесло тучи. И, не верилось еще минуту назад, – засверкало солнце.
– Быстро всё у нас тут, шторм да лосо[27] рядом ходят, – с непонятным вздохом сказал Петр.
Но Гриша уже не слушал. Прямо перед ними, в успокоившемся море, на воде, на голубой поверхности ее, лежала радуга. Не в небе, не вертикально, а плашмя, охватив залив, и дальше в открытое море; лежала она, яркая, чистая, словно из воды вышедшая, глубиной омытая, солнцем рожденная.
– Чудо, чудо какое! – зашептал Гриша. – Смотрите, первый раз в жизни вижу, прямо на воде лежит! Голомяное пламя – дед говорил! Я не понимал раньше!!!
Опять на него Михаил посмотрел странно:
– А про баржу ты слышал чего-нибудь?
1920–1932, с. Сумской Посад, Белое море
Добро ль тебе было, друг мой Ванечка, словами разными увлечься. Что язык да язык, все мы так говорили, да только тебе вдруг казаться стало, что пропадет зазря, незаписанный буде. Потому что люди уходят, а вместе с ними и язык теряется. Вон Феодора колченогонькая умерла, так теперь никто воплей да плачей ее повторить не может. Хорошо ты успел, записал на бумаге. А как плачи-то старые пригодились потом, в новом времени.
А меня ты учил всё, помнишь:
– Что тебе, Колямба, рыба одна на уме, семга твоя? Слова эвон интереснее материального всего, вроде нету в них ничего – а дух несут, хранят, словно памятник людским поколениям.
Мы вместе с тобою тогда по юношеству путешествовали по берегам да деревням окрестным.
– Да и семга знаешь сколько имен имеет старых?
– А то не знать, – я тоже вглупе оставаться не хотел, – сейчас по пальцам перечислю тебе: залёдка, закройка, межень, тинда, листопадка.
– Чего, всего пять знаешь? А еще семужник, – смеялся ты надо мной, заспорливым. – А их шестнадцать было у стариков. А ветра-то знаешь по-нашему, по-старорусскому все?
– Ну уж ветра любой помор перечтет без запинки, жизнь от этого часто зависит – поймать да определить вовремя, какой грядет. Тут уж я вовсю старался: всток, полуношник, сивер, побережник, русский, обедник, шелонник.
– А мне дед Иван вон чего рассказал, поговорку старую: у шелонника жонка баска
