Не всё, но многое кругом вдруг стало искусственным, ненастоящим, чуть-чуть лживым. Люди же, он не понимал этого, старались, наоборот, притворяться, что ложь – это и есть правда, что раз уж истина недостижима, то давайте над ней посмеиваться, мы все такие умудренные и тонкие.
«Представляете, ха-ха-ха, – говорил еще один интеллектуал, – пишут в газете – на Севере опять машина сбила медведя. Ха-ха-ха, как это мило, там еще водятся медведи. Как это забавно».
Гриша вспомнил, как первый раз очутился в глубоком северном лесу лицом к лицу с сочившейся свежей сукровицей сосной. Глубокие царапины на стволе на высоте двух с половиной метров не давали секунды для сомнений – хозяин только что был здесь. Как потно сжалась в руке рукоятка небольшого ножа – единственного оружия. И как потом пришла легкость знания – хозяин не любит встреч. Нужно только помогать ему, чтобы случайно не выскочил он, бегущий по своим делам, на тропинку, не переступил случайно ту черту, после которой волей-неволей не испугался бы сам и не отмахнулся рассерженной лапой. Тогда всё будет хорошо. Только ходи, разговаривай громко да песни пой – хозяин летом сытый, он любит морошку и чернику. И чтобы было спокойно. И чтобы было куда уйти.
И вот всё рядом, всё близко – вода, которую пьешь из ручья, не думая о заразе, воздух, которым дышишь так, что трещат ребра, чувства искренние, простые – страх, любовь, ненависть – простой набор из семи истин, как цветов в радуге, бери бесплатно, задаром, чтоб не стонать.
«Ах, нас закусают комары…»
Дорога сразу выгнулась холмами, провалилась большими лужами. Темно-коричневая, чифирная вода в них была густа и душиста, как ночь где-нибудь в южных пределах. Но здесь был Север, и поэтому пахла она торфом, зверобоем, отчаянной надеждой на лучшее. Каждый раз было боязно въезжать в нее, казалось – под темной поверхностью немыслимая глубина, трясина, благо по краям дороги в таких местах до горизонта тянулись ярко-зеленые мшистые болотины. И каждый раз машина, преодолев самую глубину, восторженно и победительно вырывалась из водных объятий, вздымая перед собой волну, словно крейсер. Но всё равно, хоть и удаль гуляла внутри, разбуженная предчувствием близкого свидания с морем, хоть и было выпито за рулем, в чем сладкая безнаказанность лесных дорог, – решили поосторожничать. Друг Гришин Николай и брат Гришин Константин вылезли из машины и шли быстрым шагом, почти бежали впереди нее. Луж было столько, что каждый раз садиться обратно не имело смысла. Вот и неслись вперед без усталости, словно не бродни были на ногах, а легкие крылатые сандалии. Перед лужей немного сбавляли шаг, заходили в нее, щупая ногами дно и делая руками ободряющие жесты, затем снова бежали вперед без устали. Было видно, что им хорош этот бег, этот воздух, этот смех; даже комары, тучей вившиеся над каждым, были слабы перед взмахами могучих рук. Гриша вдруг поймал себя на том, что смотрит на них с забытой не памятью даже – в ощущениях забытой нежностью. Нахлынула она так сильно и так внезапно, что не смог совладать с собой и позволил глазам повлажнеть. «Они – мои проводники, они делают так, чтобы мне было легче, они помогают мне». Ему, настолько отвыкшему от чужого участия, много лет уже тянувшему всё в страстном отчаянии одиночества, стало вдруг настолько хорошо и радостно, что он застыдился себя. И сразу, чтобы убрать из восторженной груди пафос, высунулся в окно и крикнул им: «Я буду называть вас “мои веселые шерпы”!» Но даже и на это они не обиделись, а, радостно засмеявшись, побежали дальше.
