— Какой же это арабский театр! — воскликнул Николай Иванович. — Все люди белые. И актрисы белые, и актеры белые, и музыканты белые. Ведь это же надувательство! Хоть бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабов-то походить, а и того нет.
— Да, да… А между тем у входа француз в красной куртке кричал, что замечательное что-то ремаркабль, — отвечала Глафира Семеновна. — Разве то, что талии-то у женщин голые… Так ведь это только на мужской вкус.
— Только не на мой. Уж я считаю, ежели оголяться…
— Молчи, срамник! — строго крикнула на мужа жена.
Продолжая петь, женщины сели в глубине сцены, поджав под себя ноги; опустились и музыканты около них на пол, вернулись два усача с саблями и тоже поместились тут же. Музыка и пение продолжались. Два усача тоже пели и похлопывали в такт в ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и с голой талией. Она именно выплыла из-за кулис, держась прямо, как палка, и, остановившись против рампы, начала в такт под музыку делать животом и бедрами движения взад и вперед. Живот так и ходил у ней ходуном, между тем как голова, шея и руки находились без движения, в абсолютном спокойствии. Опущенные, как плети, руки, впрочем, перебирали кастаньеты.
— Фу, какая мерзость. Что это она животом-то делает? — проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.
— Да насчет живота-то пес с ней, а только все-таки уж это хоть настоящая черная арабка, так и то хорошо, — отвечал Николай Иванович.
— Danse de ventre… Illustre danse de ventre…[17] — отрекомендовал супругам стоявший около них слуга в халате.
За негритянкой следовала белая женщина. Она продолжала тот же танец, но пошла далее. Дабы показать, что у нее шевелятся только живот и бедра, а верхние части тела остаются в полнейшей неподвижности, она взяла принесенные ей три бутылки с вставленными в них зажженными свечами, одну из этих бутылок поставила себе на голову, другие взяла в руки и, вперед животом и бедрами, ходила по всей сцене, садилась на пол, даже полуложилась и ни разу не уронила свечей.
— C’est le chef-d’œuvre…[18] — отрекомендовал лакей.
Глафира Семеновна плюнула.
— Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! — воскликнула она, поднимаясь с места.
— Да дай, душенька, до конца-то… — начал было Николай Иванович.
— Довольно! Сейчас собирайся.
— Позволь хоть коньяк-то допить и рассчитаться…
Он ухнул в пустую чашку все содержимое графинчика и выпил. Стоящий около него лакей в халате даже вздрогнул и невольно воскликнул:
