— Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? — говорил он удивленно.
Женщина повторила свою фразу.
— Да что нужно-то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам — и больше ничего, — указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: — Алле… А то я городового позову.
— Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises, — совала женщина билеты.
— Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по-французски и отгони прочь! Алле!
— Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… — настаивала женщина, указывая на стулья.
— Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, — пояснила Глафира Семеновна.
— За какие стулья?
— Да вот, на которых мы сидим.
— В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать. Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по-французски? Я сам скажу.
— Vingt centimes, madame… Seulement vingt sentimes. Ici il faut paver partout pour les chaises.
— Требует двадцать сантимов. Говорит, что здесь везде за стулья берут, — перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: — Да заплати ей. Ну, стоит ли спорить!
— Это черт знает что такое! — вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. — И какое несчастье, что я по-французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! — бормотал он и сунул женщине деньги.
— За посиденье на садовых стульях брать! Только этого и недоставало! — продолжал горячиться Николай Иванович после ухода женщины, взявшей с него «за отдых». — И не диво, ежели бы представление какое было, а то — ничего. Сели люди отдохнуть и разговаривали.
— На Эйфелеву башню смотрели — вот тебе и представление, — отвечала Глафира Семеновна.
— Да ведь за посмотрение Эйфелевой башни уж при входе взято.
— То взято за посмотрение стоя, а это за посмотрение сидя… Полезешь на самую башню — опять возьмут. За каждый этаж возьмут. Я читала в газетах.
— Так там берут за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катание, все-таки люди трудятся и поднимают, а тут стоит стул на месте, — вот и все… Просидели мы его, что ли? Вставай!.. Не хочу я больше сидеть, — сказал Николай Иванович жене, поднимаясь с места. — Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь, а вдруг оглянешься и будешь вон на тот воздушный шар смотреть, что на веревке мотается, так и за посмотрение шара возьмут, зачем на шар, сидя на стуле, смотришь.
