Немец залпом докончил кружку.
— Анкор! Человек! Анкор… Менш… Еще цвай бир!.. — кричал Николай Иванович.
Появились новые кружки. Николай Иванович выпил залпом.
Немец улыбнулся и выпил тоже залпом.
— Люблю, люблю за это! — воскликнул Николай Иванович и полез обнимать немца. — Еще бир тринкен. Цвай бир тринкен.
Немец не возражал, пожал руку Николая Ивановича и предложил ему сигару из своего портсигара. Николай Иванович взял и сказал, что потом выкурит, а прежде «эссен и тринкен», и действительно напустился на еду. Немец смотрел на него и что-то с важностью говорил, говорил долго.
— Постой, я его спрошу, как нам с нашими подушками и саквояжами быть, что в поезде уехали. Ведь не пропадать же им, — сказала Глафира Семеновна.
— А можешь?
— Да вот попробую. Слова-то тут немудреные.
— Поднатужься, Глаша, поднатужься…
— Загензи бите, во ист наш саквояж и подушки? Мы саквояж и подушки ферлорен. То есть не ферлорен, нихт ферлорен, а наш багаж, наш саквояж в поезде остался… Багаж в цуг остался, — обратилась она к немцу. — Нихт ферштеен?
И дивное дело — немец понял.
— О, ja, ich verstehe, Madam. Вы говорите про багаж, который поехал из Кенигсберга в Берлин? Багаж ваш вы получите в Берлине, — заговорил он по-немецки. — Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden.
Поняла немца и Глафира Семеновна, услыхав слова wird nicht verloren werden, telegrafiren.
— Багаж наш не пропадет, ежели мы будем телеграфировать, — сказала она мужу. — Нам в Берлине его выдадут.
— Так пусть он телеграфирует, а мы с ним за это бутылку мадеры выпьем… Хер… Телеграфирензи… Бите, телеграфирензи. Вот гольд и телеграфирензи, а я скажу «данке», и мы будем тринкен, мадера тринкен.
— О ja, — проговорил немец, взял деньги и, поднявшись с места, пошел на телеграф.
Через пять минут он вернулся и принес квитанцию.
— Hier jetzt seien Sie nicht bange, — сказал он и потрепал Николая Ивановича по плечу.
— Вот за это данке так данке! Человек! Менш! Эйне фляше мадера! — крикнул тот и, обратясь к немцу, спросил: — Тринкен мадера?
— О ja, Kellner, bringen Sie…
— Кельнер! Кельнер! А я и забыл, как по-немецки при служивающий-то называется. Кельнер! Мадера!
Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станции и у Николая Ивановича раскраснелись. Оба были уже на втором взводе, оба говорили: один — по-немецки, другой — по-русски, и оба не понимали друг друга.
Перед прибытием поезда, отправляющегося в Кенигсберг, они вышли на платформу и дружественно похлопывали друг друга по плечу. Николай Иванович лез обниматься и целоваться, но начальник станции пятился. Когда поезд подъехал к платформе, начальник станции распрощался с Николаем Ивановичем и на этот раз поцеловался с ним, посадил его в вагон и крикнул:
