— Пришлось, честное слово, видел я его могилу… сорок лет назад, день в день.
— Сорок лет назад… Шестнадцатого мая будет уж пятьдесят один год. Еще бы мне не помнить, ведь у меня и зацепка есть, потому что на другой день я сбежал в солдаты, а тетка бегом за мной, да и выкупила меня через неделю, это меня-то, когда я мечтал о большом будущем.
— Оставь в покое солдат и свою тетку тоже, мы тут ради ткача. Вот место, где был похоронен последний ткач, и я больше тебе скажу. По прямой линии отсюда…
— Ага, еще и прямая линия! На Клун-на-Морав, кроме тебя, Михол Лински, никому и в голову не придет говорить о прямой линии. Такой здесь никогда не бывало и не должно быть.
— По прямой линии, отмеренной по правилам…
— По прямой линии, отмеренной кривыми ногами, да еще спотыкающимися, да еще когда нога за ногу заходит от выпитого…
— Ты можешь меня выслушать?
— Никогда у меня не получалось выслушивать тех, кто несет околесицу. Кому-кому, но только не тебе говорить о прямых линиях, когда ни одна картинка не задерживается в твоей голове из-за тучи искр, летающих у тебя перед глазами.
— При чем тут искры и картинки, когда по прямой от могилы ткача была могила Кэссиди.
— Каких еще Кэссиди?
— Да тех, что пасли скотину для О’Ши.
— Каких таких О’Ши?
— О’Ши Руадх из Каппакелли. Хоть кого-то ты знаешь или у тебя совсем память отшибло?
— Хватит о Каппакелли! Кому интересно слушать о Руадхе О’Ши, о нем самом и его потомках, о его детях и родичах? Проклятые, награбили себе земель!
— Вот это точно. А уж как им не терпелось наложить свои рыжие лапы на этот кусочек травы и тот кусочек луга.
— Да им все подавай, что луг, что болото.
— А вот Мортимер Хехир был честным ткачом, к его рукам ни шерстинки чужой не прилипло.
— Лоб у него светился честностью и во дворе, и над станком.
— Вот только поругаться любил, когда выходил со своей трубкой на порог.
— А теперь будет лежать рядом с Руадхом О’Ши.
— И что Руадх О’Ши получил в конце концов?
— Я скажу тебе. Он получил столько земли, сколько хватило бы и слепому скрипачу.
— Ровно столько, чтобы засыпать макушку и пятки! А ты говоришь!
— Черта с два ему удастся выдавить из себя хоть слово. Все они тут молчат, на Клун-на-Морав.
— Ничего не стоит обсуждать нас, когда мы упакованы в деревянные ящики.
— Вот и ткача закопают, прыснув ему в лицо святой водой.
— И Джулию Рафферти тоже закопали, прочитав над ней молитвы, а ведь не было в ее времена женщины красивей, здоровей и веселей, да и повитуха она была искусная.
