Несколько раз в кружки, булькая, лилась жидкость, после чего киномеханик бодро говорил:
— Ну, да здравствует кино! — Или: — За тех, кто в пути! — Или: — Дадим стране больше мягкого золота!..
Но, видно, порции спиртного были небольшими, так как голос киномеханика почти не менялся. Чувствовалось только, что сам он был доволен и своим приездом сюда, и той почетной миссией, которую выполнял.
— Ну, скажи, Таюнэ, верно решил сельсовет, чтоб каждому охотнику картину на месте крутить? — спрашивал он. — И чтоб пушнину на месте принимать?
— Я думать надо, — отвечала Таюнэ.
— А что думать? Если гора не идет к Магомету, Магомет обязан идти к горе, — продолжал он. — Иначе мы не толкнем культуру в массы. А кино самое массовое искусство, об этом Ленин говорил. Верно, Калянто?
Приемщик что-то хрипловато сказал по-чукотски.
— Во, слышишь? Калянто всегда меня поддержит, — констатировал киномеханик.
«Психи малохольные! — подумал Шурка. — Тоже мне массовость — для одной Таюнэ картину крутить!..»
Таюнэ все время молчала. Это стало беспокоить Шурку.
«Сидит, точно аршин проглотила, — недовольно думал он. — Так в два счета заподозрят».
И как раз в эту минуту он услышал внизу голос киномеханика:
— Вот это да! Это как сюда махорка попала? Ты что, махорочку покуриваешь?
— Где видишь? — быстро спросила Таюнэ.
— Да вот, на подоконнике.
«Как же я не заметил?» — похолодел Шурка, уловив в голосе киномеханика явную подозрительность.
— Я сама не курю. Я в магасин купила другим давать, когда приехали. Ты приехал — тебе давать надо. Бери, пашалыста! Видал, пачка целый, сухой? Хороший дым будет.
Киномеханик засмеялся:
— Да нет, спасибо. У меня папиросы.
— Бери, бери! — настаивала Таюнэ. — Я зачем купила? Ты, Калянто, тоже бери! Антруша курил, Калянто курил — хороший дым много будет!
— Ну, давай, — согласился киномеханик. — Раз ты такая гостеприимная, обижать нельзя.
— Ты кончал, Антруша, обедал, курил скоро, потом кино крутил! — весело сказала ему Таюнэ. — Я кино скучала!
— Вот это разговор! — обрадовался киномеханик.
Вскоре лампа в избушке погасла и застрекотал кинодвижок.
Шурка забыл, когда последний раз был в кино. Он бесшумно подполз к проему, глянул вниз. От дверей, где стоял движок, бил в стену яркий голубой столб света. Возле движка на табуретке сидел щуплый паренек с голубым лицом — киномеханик Андрей. Приемщик полулежал у печки. У порога, сжавшись в комочек, сидела Таюнэ, она не отрывала глаз от стены.
Кромка проема мешала Шурке видеть верх стены, от этого люди на экране были без лиц, как бы отрезанными по грудь. В таком виде они сидели, танцевали, объяснялись в любви.
