— Все верно, я ей не понравился, — с улыбкой подтвердил Эллери. — Но что она имела в виду, выстрелив напоследок этой фразой, мистер Ван Хорн? Для меня она прозвучала как смертный приговор.
— Она стара, — ответил Дидрих. — И чувствует, что ее смерть не за горами. А говорила она вовсе не о вас, мистер Квин.
Но когда Эллери проследовал знакомым путем по темному саду к дому для гостей, он начал гадать, а не подразумевала ли старая дама кого-нибудь еще. Ослепительный парфянский свет обычно направляют точно в цель.
Как только он добрался до коттеджа, закрапал мелкий дождик.
Ему не удалось уснуть.
Эллери беспокойно расхаживал по коттеджу. За окном вовсю гулял Райтсвилл. В Лоу-Виллидж в барах кипела жизнь. По летнему обыкновению танцы в Загородном клубе затянулись далеко за полночь. Парк-Гроув подпрыгивала, отплясывая бипоп, и он мог видеть жемчужное мерцание рекламы закусочной на 16-м шоссе и яркие огни «Придорожной таверны» Гаса Олсена на серебристой цепи той же дороги. А декоративное пламя на Хилл-Драйв подсказало ему, что Грэнджоны, Ф. Генри Миникин, доктор Эмиль Поффенбергер, Ливингстон и Райты «развлекаются».
Райты… Казалось, он расследовал их дело так давно и оно было таким нежным и чистым. Однако эта оценка насмешила его самого, потому что в ту пору в нем нельзя было обнаружить ничего нежного и чистого. Эллери решил, что, благодаря волшебной силе времени, его воспоминания претерпели обычную метаморфозу.
А может быть, дело, в котором отсутствовали и нежность и чистота, стало выглядеть таким по контрасту с настоящим. С происходящим теперь.
Здравый смысл бросил вызов его теории. Адюльтер и шантаж, конечно, преступления, но разве можно сравнить их с изощренным убийством.
Тогда почему же он почувствовал особый характер зла в деле Ван Хорна? А зло, несомненно, присутствовало в нем. «Мы заключили союз со смертью и утвердили завет с преисподней. Ложь сделали мы убеждением для себя и в неправде укроемся… Ибо коротка будет постель, негде будет и протянуться; узко и покрывало, нечем будет прикрыться».[12] Эллери помрачнел. Это был Бог, которым Исайя грозил Эфраиму. Старая Христина неверно процитировала Писание. «Ибо как на горе Перациме восстанет Иегова; как в долине Гаваонской разгневается, чтобы сделать дело Свое, чудное дело Свое, чтобы совершить службу Свою, страшную службу Свою».[13]
Его не оставляло досадное ощущение, будто он пытался ухватить нечто неосязаемое и ускользающее. И все это не имело ни малейшего смысла.
