Эллери проинформировал Дейкина и Шалански, что желал бы сообщить нечто важное по поводу трагического инцидента. И попросил их не уводить Говарда для дачи показаний, пока он, Эллери Квин, не поделится с аудиторией своими соображениями в интересах истины, если не правосудия. Ведь в противном случае предъявленные Говарду обвинения окажутся сбивчивыми, противоречивыми и неполными либо вообще обессмыслятся. Затем он потребовал, чтобы невролог остался с ними. Врач раздраженно посмотрел на него, но подчинился указанию.
В половине третьего дня в среду шеф Дейкин зашел на кухню, где Эллери доедал остатки жареной утки. (Лаура и Эйлин заперлись в своих комнатах, и их весь день не было видно.)
— Ладно, мистер Квин, — сказал Дейкин. — Если вы готовы, мы сейчас приступим.
Эллери проглотил кусок персика, пропитанного бренди, вытер губы и встал.
* * *
— Я заметил, — проговорил Эллери, когда собравшиеся уселись в гостиной, — что среди нас нет Христины Ван Хорн. Нет, — поспешно добавил он, когда шеф Дейкин зашевелился, — не беспокойтесь, старая дама нам бы ничем не помогла, кроме цитат из Библии, которые могли бы прийтись кстати. Ей не многое известно о случившемся, если вообще что-нибудь известно. Пусть она остается у себя в комнате.
Дидрих. — Он впервые обратился к Ван Хорну по имени, отчего тот оживился, приподнялся с места и не без интереса поглядел на него. — Боюсь, что мой дальнейший рассказ способен вас больно задеть.
Дидрих взмахнул рукой.
— Я просто желал бы знать, о чем тут идет речь, — любезно заявил он и, понизив голос, пробурчал: — Не так уж много осталось… — сказав это скорее себе, чем собравшимся.
Говард, сидевший на стуле, казалось, целиком состоял из острых, угловатых линий плеч и коленей. Ему давно следовало побриться, выспаться и успокоиться. За ночь он превратился в груду костей и мышц и утратил связь с действительностью. Только его глаза воспринимали окружающий мир, и смотреть в них было тяжело. Но, в сущности, никто, кроме невролога и Уолферта, и не обращал на него внимания, да и они вскоре отвернулись.
— Чтобы сделать этот… — замялся Эллери, — этот рассказ понятным каждому из вас и подробно разобрать череду особых событий в хронологической последовательности, я должен вернуться к самому началу. А затем перечислить случившееся с той поры, когда Говард более недели назад явился в мою нью-йоркскую квартиру.
Эллери описал происшествия последних восьми дней: пробуждение Говарда в ночлежке на Боуэри и его приход к нему. Пересказал историю о приступах амнезии и страхах Говарда, упомянул о его просьбе к Эллери приехать в Райтсвилл и понаблюдать за ним. Поведал о своем первом вечере в доме Ван Хорнов, когда Уолферт поделился за обедом новостью о комитете музея искусств, согласившемся с условием Дидриха назначить Говарда официальным скульптором города, чтобы он смог создать галерею классических богов, которая впоследствии украсит фасад будущего музея. Не умолчал и о том, как воодушевило Говарда это назначение и тот за неделю не только набросал эскизы, но и вылепил маленькие модели из пластилина. Описал второй день своего пребывания в Райтсвилле, когда Салли, Говард и Эллери отправились к озеру Куитонокис. И Салли с Говардом рассказали ему там, скольким в жизни они обязаны Дидриху. Говард — приемный сын — был перед Дидрихом в вечном долгу, а Салли — урожденная Сара Мэсон с Полли-стрит — без Дидриха прозябала бы в бедности и могла рассчитывать лишь на жалкую участь невежественной, опустившейся неряхи. А потом они признались Эллери в своей преступной страсти, зародившейся в хижине у озера Фаризи и поглотившей их без остатка. (Говоря об этом, Эллери старался не глядеть на Дидриха Ван Хорна, да и сам стыдился упоминания о грешниках, потому что Дидрих съежился и стал похож на пепел от сожженной бумаги.) Эллери сказал и о четырех неосторожных, вызывающе нескромных письмах Говарда, адресованных Салли, о ее японской шкатулке, украденной в июне, о внезапном телефонном звонке шантажиста за день до его приезда в Райтсвилл и втором звонке этого негодяя, о своем участии в переговорах и о беседе с Дидрихом вечером, через несколько часов после возвращения с озера Куитонокис. Тогда Дидрих сообщил ему не только об уже известной, июньской краже драгоценностей Салли, но и о новом ограблении — прошлой ночью. Эллери узнал о пропаже из стенного сейфа в кабинете Дидриха двадцати пяти тысяч долларов (или пятидесяти пятисотдолларовых купюр), а иными словами, той самой суммы, которую Говард передал ему в конверте на озере для уплаты шантажисту. Он перечислил события третьего дня, когда шантажисту удалось его перехитрить, а Дидрих наконец-то сумел установить происхождение Говарда — сына бедной и давно умершей пары фермеров по фамилии Уайи. Рассказал о бурной реакции Говарда на эту новость и об эпизоде на кладбище Фиделити в предрассветные часы воскресного утра, когда Говард набросился на надгробный памятник своих родителей, закидал его комьями грязи и принялся в припадке амнезии крушить его резцом и молотком. О том, как после он привел Говарда в чувство и тот показал ему вылепленную из пластилина модель скульптуры Юпитера, на которой была процарапана подпись автора, но не привычная — «
