– Подвиньтесь-ка, ребята.
Он вытаскивает из духовки противень с ломтиками духовитого чесночного хлеба, угощает нас:
– Берите, не стесняйтесь.
Акцент у парня странный – то ли лондонский, то ли притворный кокни, но чесночный хлеб пахнет очень аппетитно, так бы и съела.
– Если ты хочешь, то и я не откажусь, – предлагает Тодд.
На третьем куске Тодд говорит:
– А мама у меня слепая.
Я замираю с четвертым куском у рта, прекращаю жевать.
– Тодд!
– Ну а что в этом такого? Многим инвалидам тяжелее.
– Ничего себе! Ты поэтому с родителями живешь?
– Ага. Меня приняли в Эдинбургский университет, мама с папой разахались, мол, сынок, как тебе повезло, поезжай, но папа уже не молод, я – единственный ребенок в семье, поэтому я и остался. И ни капельки об этом не жалею. У меня отдельная квартирка над гаражом, все удобства, ну, для… – Тодд умолкает, сообразив, что упоминание «подружек» может меня задеть, – не хватало еще, чтобы я решила, будто он ко мне клеится.
– Для личного пространства и независимого существования? – подсказываю я, пытаясь изящно утереть потеки масла с подбородка.
– Ну да, для личного пространства и независимого существования. Отличная фразочка. Не возражаешь, если я возьму ее на вооружение?
– Только в разговоре со мной, – дерзко отвечаю я, глядя, как Тодд с улыбкой слизывает чесночное масло с пальцев. – Тодд, прости за нескромный вопрос, а у мамы слепота врожденная или приобретенная?
– Приобретенная. Мне одиннадцать лет было, когда у нее обнаружили ПДС – пигментную дистрофию сетчатки. За год мама потеряла почти девяносто процентов зрения. Ужасно… Сейчас она только свет от темноты отличает. Впрочем, нам еще повезло: ПДС часто сопровождается глухотой и крайней усталостью, но у мамы слух острый – стоит мне бранное слово сказать, она за милю услышит. Она работает на дому, аудиокниги шрифтом Брайля перепечатывает. Недавно вот последний роман Криспина Херши закончила, «Сушеные эмбрионы».
– Классно! – говорю я, но не добавляю, что, по-моему, книга не по делу распиарена.
Еще чуть-чуть – и колено Тодда коснется моего. Если б я выпила больше или если бы на моем месте была Ферн или Фрейя, то давно бы уже сама легонечко дотронулась до него и сказала: «Ну поцелуй же меня, дурачок, я совсем не против!» Но скажи я такое сейчас, он решит, что я просто тупая жирная телка, ничем не лучше Ланса. Нет, нельзя… ни в коем случае.
– Классно, – повторяю я.
– Ты маме понравишься, – говорит Тодд, вставая. – Даже очень.
