К Бенчику по-разному относились в нашей семье. Белка называла его не иначе как шнук (растяпа). Дед за глаза говорил о нем эйдельмен (благородный человек), а в глаза — шлимазл (недотепа). Немногословный Бенчик, не обижаясь, в ответ лишь посмеивался. Что до Шошаны, то она в этом зяте души не чаяла. Но стоило с его губ сорваться слову «Израиль», как она приходила в неописуемую ярость. При этом лицо ее покрывалась красно — белыми пятнами:
— Ционист проклятый! Ты опять за свое? Нам мало горя? Это твой дружок погубил нашу Суламифь! Мы даже не знаем, когда по ней справлять йорцайт (годовщина смерти). Лучше б я не дожила до того дня, когда вы женились на моих дочерях. Вам нужно было жениться на дочерях Ангела Смерти. Зачем ты завел сыновей? Лучше бы у тебя родились камни, а не дети! — кричала в голос Шошана.
— Мама! Это мой муж! Отец моих детей! Пусть у меня отсохнет рука, если я еще раз открою дверь этого дома, — вспыхивала Хана и, хватая за руки упирающихся сыновей Зяму и Яшу, рвалась к двери.
— Бабушка, ты не должна так говорить, сейчас же извинись перед мамой, — встревал в свару прирожденный борец за справедливость, Зяма.
И тогда дед бил кулаком по столу и вскрикивал громовым голосом:
— Ша! Немедленно все закройте рот. Чтоб в моем доме было тихо! Чего взбеленилась? — он насильно усаживал на стул старшую дочь и начинал отчитывать, — ты уже далеко не девочка, пора научиться делать глухое ухо! Проклятье — это не срочная телеграмма, которую почтальон обязательно должен доставить по адресу и под расписку. Ну, сказала мама сгоряча дурость. Так что, убить ее за это? Тогда я это должен был сделать сразу после свадебного стола. Она всю жизнь вначале говорит, а потом думает. Ты что ее первый день знаешь?
После этого дед брался за Бенчика:
— Скажи, почему вы, литваки, такие клятые? — Он подходил к зятю и вперивался в него из-под козырька насупленных седых бровей пронзительным взглядом. — Почему вам всегда неймется и распирает от гордыни? Город, в котором мы, евреи, как и везде, всего лишь нежеланные гости, вы называете Иерушалем де-Лита. Как вам это нравиться? В России вам было плохо, в Польше — еще хуже, вы захотели в Литву. Оказались в Литве, опять не то. При Сметоне вы ждали Советы, дождались на свою голову. При Гитлере стало так плохо, что хуже не бывает. Вы опять молились, чтоб пришли Советы. Ты, который до войны боялся прихлопнуть муху, пошел в партизаны, чтобы убивать людей. Но вот опять пришли Советы и вы снова недовольны. Б-г уже не знает, как вам угодить. В конце концов, когда бывает не так как хочется, то нужно хотеть как есть, — Аврам начинал нервно кружить по комнате, размахивая руками, — тебе нужно богатство? Ваша семья была чуть ли не самой богатой в этом городе. Но это не пошло вам впрок. Отец умер, и вы начали все раздавать направо и налево. Только ленивый вас не обирал. Твой дядя Гирш считал себя сионистом. До войны он давал деньги одному еврею, чтобы тот отправил другого еврея в Палестину. А когда сам решил бежать от Советов, то оказался вдруг в Америке. Почему в Америке? В Палестине ему, оказывается, не подходил климат. Ты же подкармливал коммунистов, мечтая о равенстве. А теперь, хлебнув лиха с Советами, как маятник — метнулся в другую сторону. Не получилось рая здесь, получится там. Хотя твой покойный отец Вольф тебе твердил, что среди людей ни рая, ни равенства нет и не будет. Всему свое место: раю — на небе, а равенству — под землей.
