Хтой Глотка, конечно, не заговорил — сразу, по крайней мере. Он не шевельнулся и не изменился в лице, но зверский огонёк в нём приутих. Задумался, значит.
Что ж, пусть подумает. Гныщевичу тоже было о чём подумать.
О том, например, зачем он вообще всё это делает. Врывается тут, читает речи. Если без драматизма, то можно ведь было решить вопрос куда мягче — отдать Хтоя Глотку на откуп Твирину, но объяснить, что община тут ни при чём и вовсе не виновата. Кого-нибудь бы задело, но вообще нет Твирину резона на общину нападать. Обошлось бы.
Так зачем? Ради Плети, вроде бы к равнинному делу неравнодушного? Ради самой Равнины? Да ведь далеко она, и какой до неё Гныщевичу интерес.
Ради Цоя Ночки, с любопытством сообразил он. Даже ради репутации Цоя Ночки. Ради того, чтобы таврские дела оставались таврскими делами, не превращаясь в общегражданские. Чтоб даже Охрана Петерберга зубки поприбрала и понимала: тавры с таврами судятся по-своему, нечего тут лезть.
А это — зачем? Да просто затем, что так хочется таврам.
За то, что они способны подобрать на улице полумёртвого росского мальчишку и полюбить сильнее, чем требует того шкурный интерес.
«Мы проигрываем, — наконец подал голос Хтой Глотка, и в голосе этом больше не было рыка — скорей уж задумчивость. — Из упрямства проигрываем. Можно много говорит’ о чести, но чего стоит чест’, приводящая тол’ко к поражениям? Тавры всегда пол’зовалис’ ножами. Но ножи слишком дороги. Мы поддерживаем традицию, и традиция эта стоит нам слишком дорого».
«Так ты приехал за ружьями?» — немедленно сообразил Гныщевич.
«За патронами. Руж’я у нас ест’».
«Давно пора».
«Давно и ест’, — Хтой Глотка усмехнулся будто бы не без самодовольства. — У меня ест’, но меня не слушали. Тепер’ придётся. Тепер’ у меня ест’ орудия. Полевые, среднекалиберные, лёгон’кие. Которыми Европы за океаном порядок наводят».
Гныщевич присвистнул, и тут уж Хтой Глотка позволил себе самодовольство подлинное, но скоро помрачнел обратно.
«Орудия у меня с конца лета простаивают. Без снарядов они хлам железный».
«А тебе, значит, снарядов кто-то из местных обещался отсыпать? Или с моря?»
«Из Латинской Америки. Росы л’ют плохие гил’зы. В вашем августе мой человек уплыл туда с договором. Снаряды и ружейные патроны должны были вернут’ся, но на Равнине их нет».
Гныщевич задумчиво постучал себя по подбородку. Тавры решили вооружиться стрелковым да артиллерией! C’est nouveau! Они хоть залпы-то давать умеют? Кони их от пальбы не понесут? А впрочем, уж обучились как-нибудь.
