Октябрьское солнце пекло Петерберг в уютной печи, и Сандрий в который раз почувствовал, что воротничок мучительно пилит его успевшую уже вспотеть шею. Как страницы учебника по общей морфологии человеческого тела, улочки и лесенки Людского района норовили увести в сторону и закончиться чем-нибудь неожиданным — не то тупиком, не то светлым сном про жизнь, которая не пилит шею воротничком.
Сандрий до сих пор не пропустил ни одной значимой лекции. Но в прошлый четверг препарирование очередного лягушонка демонстрировал молодым студентам сам Юр, и это оказалось немного слишком. Сандрию было неловко. В большой аудитории нетрудно затеряться, и Сандрий не был единственным, кто не поднял руки, услышав очередной несложный вопрос, призванный скорее наладить связь со слушателями, чем всерьёз проверить их знания. Пожалуй, подними он руку, вышло бы только хуже: полагалось ли Юру спросить именно его? Полагалось ли предпочесть кого угодно другого?
И всё же Сандрию было неловко.
В прошлый четверг он не поднял руки. В четверг нынешний Юр за завтраком окинул его очень прямым взглядом и сухо сообщил, что дворами можно дойти за двадцать пять.
Всегда предусмотрительный, всегда точный, он даже успел набросать простенькую схему.
Теперь же, отражаясь в неожиданных стёклах доселе невиданного им кабака, что спрятался на цокольном этаже одного из домов, и созерцая, как из-за угла выплывают желтоватые стены Йихинской исторической Академии, Сандрий думал, что от этого негласного позволения ему вовсе не стало легче. Пожалуй, даже сложнее. Пока посещения дополнительного учебного заведения были его юношеской забавой, эдаким бунтом против жизненного уклада, тем они и оставались: забавой. Развлечением и отдыхом от перечня костей человеческого черепа. Но теперь — теперь ничего не изменилось, но в то же время Юр будто признал, что способно.
Дед Сандрия был врачом. Отец Сандрия — врач. Старший брат — врач.
Что может выйти из самого Сандрия?
Академия давала передышку. Там не было в числе лекторов молодого аспиранта Юра Придлева. Там не было скелетов из пластической глины, странных устройств для электрического воздействия на некоторые зоны мозга и тяжёлых, исписанных имперскими терминами конспектов. Туда приходили послушать интересные истории о жизнях людей, не обременённых воротничками. Туда — в отличие от Штейгеля — пускали всех желающих получить образование.
Сандрию казалось, что даже будь его дед историком, будь его отец историком, будь Юр историком, Академия всё равно не сумела бы обернуться скучной.
